Читать книгу - "Последний полустанок - Владимир Иванович Немцов"

это рыцарство нет-нет да и заговорит. Будь на месте Чупиковой какой-нибудь парень, вопрос решался бы проще. Ну да ладно, оставим эти дела до утра. Есть поважнее. — И Афанасий Гаврилович запрокинул голову, как бы желая среди звезд рассмотреть светящуюся монетку диска.

Все уже далеко ушли вперед. Отставшие Набатников и Медоваров продолжали беседу. Профессор не торопился. Интенсивность космических лучей значительно ослабла, поэтому «Унион» сейчас поднимался медленно, подолгу останавливаясь на заранее обусловленных высотах, чтобы проверить автоматическую наводку телескопов, проверить кое-какие ранее не испытывавшиеся приборы, взять пробы воздуха и определить его состав с помощью анализатора Мейсона.

Эти испытания не требовали постоянного внимания Набатникова, он вполне доверял Борису Захаровичу, который сейчас дежурил у пульта управления. А кроме того, коллектив института, подобранный самим директором не только по анкетным данным и, конечно, не по протекции, а по деловым качествам каждого работника, обладал той необходимой слаженностью, какая характерна для здорового и растущего организма.

Толь Толич прежде всего должен был выяснить мнение профессора о «космической броне» Литовцева.

— Я ведь не специалист по вашим полимерам, — признался Набатников, шагая рядом и постукивая палкой по бетонной дорожке, — но, судя по всему, два окошка, что согласился поставить Поярков, ведут себя нормально. Не обижайтесь, дорогой Анатолий Анатольевич, ведь эти два окошка для «Униона» все равно что две обыкновенные заклепки, да и то в местах, где от них ничего не зависит. Но мне нравится ваша увлеченность. Значит, работа с полимерами, или, проще говоря, пластмассами, пробудила в вас творческую жилку. Ведь, насколько я помню, вы кончали какой-то химический институт?

Толь Толич расчувствовался, его тронуло внимание Набатникова и светлые воспоминания юности.

— А хорошее было тогда время, Афанасий Гаврилович!.. Я ведь тоже мечтал о научной работе, но тут должность солидная подвернулась. Слаб человек, ох как слаб! Квартира, машина… Да и потом, сознание, что ты начальник, что от тебя судьбы многих людей зависят. Заманчиво, конечно. — Он натянул пониже свою академическую шапочку. — Думал, что пробирки и реторты от меня никогда не уйдут. Ан нет, исчезли, испарились, улетучились как дым вместе с формулами, реакциями, галоидами и металлоидами. Поверьте, Афанасий Гаврилович, я позабыл, что такое галоиды. Хоть убей не вспомню.

— Я тоже многое позабыл. Но таково уж устройство человечьей памяти. Она сама отбирает, что нужно хранить всю жизнь и чем пренебречь. Так, например, я не могу забыть студенческие годы, когда из меня сделали человека. И не кто-нибудь, а товарищи по комнате. Мы жили тогда в университетском общежитии на Ильинке, как в те годы называлась улица Куйбышева. В комнате восемнадцать человек. Длинный, обитый фанерой стол, за ним мы по вечерам занимались. Ну и дисциплинка у нас была! Кое-кто из ребят работали грузчиками на железной дороге, приходили попозже и сразу же у входа снимали сапоги, чтобы стуком каблуков не помешать товарищам. А сердечность какая была! Какая дружеская поддержка и теплым словом, и последним рублем перед стипендией!.. Жили трудно, впрочем, как большинство студентов всех времен и народов. В нашей крепкой семье из восемнадцати человек мужали и перековывались характеры. Мы не знали ни пьяниц, ни похабников. Человек был весь на виду, и в то же время мы друг друга не стесняли, ценили способности и таланты, в чем бы они ни проявлялись. Через два года нас захотели перевести в разные комнаты, по три-четыре человека. Упросили коменданта общежития не делать этого. Не хотелось расставаться.

— Так никто и не ушел?

— Никто. Но к чему я это рассказываю? В прошлом году ко мне прислали молодого специалиста-почвоведа, он только что окончил Московский университет. У нас есть одна работа по созданию искусственной почвы для будущей космической станции, или маленькой планетки, где должны находиться люди и выращивать всякие плоды для собственного пропитания. Работа перспективная, интересная, имеющая практическое значение даже в земных условиях. Так этот мальчик, когда я его временно, до окончания строительства нового дома, поселил с товарищами в одной комнате, запротестовал. «У меня, — говорит, — в университетском общежитии была отдельная комната, и со всеми удобствами. Почему же сейчас я должен жить в худших условиях? Так, — говорит он мне, — вы понимаете заботу партии и правительства о молодых специалистах?»

Медоваров спрятал ехидную улыбочку и спросил:

— Любопытно, что вы ему ответили?

Набатников гневно стукнул палкой.

— Ничего! Буду я еще разговаривать со всякими спекулянтами! Противно. Отправил обратно по месту бывшей прописки за невозможностью использования. Почвоведы нужны повсюду: и на целине, и в необжитых краях Сибири. Может быть, там ему сразу дадут отдельную квартиру. Пока, я знаю, бывает, что и ученые, инженеры и строители живут во временных бараках, в вагончиках, а порою даже в палатках.

— Избаловали мы нашу молодежь, — сочувственно заметил Толь Толич.

— Нет, зачем же так говорить? Вообще-то ребята милейшие, таких поискать. Но грешны мы во многом. Ой как грешны! Не успел человек грамоте научиться, как уже мама прикалывает над его кроваткой плакат «Счастливое детство». Растет товарищ, кончает школу и слышит лишь одно: «Счастливая юность», «Счастливая юность». Привыкает к лозунгу и спекулирует им вроде того молодца, которого я отсюда отправил.

— Это еще что! — с воодушевлением воскликнул Толь Толич. — Недавно мой сынок не такую штуку выкинул. И откуда это у них берется! От горшка два вершка, пятиклассник еще, а законы наши изучил до тонкости. Приходит из школы и спокойно заявляет: «У меня сегодня двойка по арифметике». Я, конечно, всякие слова говорю, к совести его взываю, а он только посмеивается. Не стерпел я и вроде как схватился за ремень — попугать. Дома у нас даже грубого слова не слышит, не только чтобы его ремнем. И вдруг он с ухмылочкой, нагло спрашивает: «Папа, а тебе разве партийный билет не дорог?» У меня даже руки опустились. «То-то, — пригрозил сынок. — Позвоню сейчас в милицию. Узнаешь, как детей истязать».

— Чем же дело кончилось?

— Плюнул и ушел. Что я мог сделать?

Набатников красноречиво помахал палкой.

— А надо бы сделать. И конечно, не за двойку — беда поправимая. За спекуляцию. Вот за что! Простите, я не очень-то почтительно отзываюсь о вашем сыне. Но из таких ребят могут вырасти страшнейшие спекулянты.

Дойдя до жилого дома сотрудников института, Набатников распорядился устроить вновь прибывших в свободных комнатах для гостей, а сам прошел на пункт управления, где дежурил Дерябин. Он был, как говорится,