Читать книгу - "Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов"

Не говоря ни слова, водитель развернул машину и повел ее в сторону города.

— Чертов диспетчер не сказал мне, что вы черный, — пробурчал он.

— Откуда он мог знать? По телефону не видно.

— Не думайте, что это лично я не хочу возить черных. Я тут ни при чем. Это закон. Если я везу небелого и меня остановит полицейский, могут улыбнуться мои права, а вместе с ними и работа. Но раз вы почетный гость, наверное, все в порядке.

Каков мерзавец! Он был готов бросить меня на улице только из-за цвета моей кожи!

— Вам что же, сообщают, белый будет пассажир или черный? — спросил я.

— Да нет, ведь обычно мы черных и цветных не возим.

— Между прочим, сюда я тоже приехал на такси. Среди бела дня, и водитель прекрасно видел, что я черный. И он не сказал мне, что возить черных ему запрещено. Или политика вашей фирмы меняется в зависимости от времени дня? А может быть, это зависит от водителя?

— Политика не меняется, но…

— Но возить черных вы не хотите, — перебил его я.

Я откинулся назад, подавляя в себе желание высказать ему все, что было у меня на душе. К чему метать бисер перед свиньями? Ведь через пять минут этот мерзавец поступит точно так же.

На следующей неделе я договорился встретиться с молодым индийцем, жившим в нескольких кварталах от моего отеля, в «индийском» районе. Он недавно отбыл срок в тюрьме для политических заключенных на острове Роббен Айленд. Остров находится в семи милях от Кейптауна, в тюрьме томятся несколько сотен политзаключенных, все небелые, осужденные на сроки от одного до двадцати и более лет.

В свое время этот молодой индиец был редактором и активным распространителем информационных бюллетеней, в которых резко критиковалась расистская политика правительства. Его арестовали, судили в соответствии с «Законом о подавлении коммунизма» и приговорили к десяти годам тюрьмы без права обжалования. Теперь, после освобождения, этот молодой еще человек находился под надзором полиции, в частности, ему запрещалось принимать гостей. Мы заранее договорились, что в случае появления полиции или агентов службы безопасности я скажу, что пришел к его брату, живущему в том же доме.

Узнав, что я в Иоганнесбурге, индиец захотел встретиться со мной, чтобы «раскрыть мне глаза». Он утверждал, что правительство ЮАР намеренно приглашает именитых черных из-за океана, показывает им некоторые изолированные аспекты жизни в ЮАР и рассчитывает на то, что они, видя все сквозь розовые очки, выскажутся в поддержку существующего в стране режима. Именно так и получилось с Бобом Фостером.

— Вы знаете, что заявил этот черный янки? Ему, мол, так здесь понравилось, что он серьезно подумывает: а не выстроить ли себе здесь дом? — Он фыркнул. — Кретин, он даже не понимает, что, стоит ему поселиться в Иоганнесбурге, его, как и остальных черных, загонят в Соуэто или Александру. Он-то, разумеется, имел в виду нечто похожее на шикарный номер в отеле «Ленддрост», где, кстати, остановились и вы. — И он взглянул на меня так, словно я был виновен не меньше Фостера.

— Приезжим черным предлагают на выбор только три отеля, — напомнил я ему.

— Знаю, знаю. Конечно, выбора у вас не было, и все же люди, подобные вам, Фостеру и Эшу, отбрасывают африканское движение на десятилетия назад. Тем, что приезжают сюда. Тем, что позволяют нашему правительству использовать сам факт своего приезда как щит против обвинений в дискриминации.

До меня наконец дошло, что он пригласил меня не для того, чтобы рассказать о жизни на Роббен Айленде (хотя он и отвечал на мои вопросы), нет, ему нужно было выразить свое отношение к моему приезду в ЮАР. Он мельком сказал, что хотел встретиться и с Фостером, и с Эшем, но это ему не удалось.

— Вы и заметить не успеете, как эти сукины дети заморочат вам голову. Придет время уезжать, будете вовсю петь под их дудочку. Вернетесь в Штаты и расскажете там, как свободно вы передвигались по стране. Никто вам не мешал, ходили, куда хотели, а стало быть, нет никакого полицейского государства. И получается, что все мы здесь просто-напросто трепачи, верить нашей трескотне нечего. Верно? Они накачают вас вином, накормят до отвала и докажут, что человек достойный и образованный в жизни пробьется всегда, даже если он черный. А ленивые банту — куда им с вами тягаться? Их нужно запереть в гетто и погонять палкой, тогда хоть как-то будут шевелиться. Правда, эти самые банту лишены права голоса, не имеют возможности получить хорошее образование, им запрещено отстаивать свои интересы перед нанимателем и претендовать на работу, которую они хотят делать, но об этом вам не скажут ни слова. Вам скажут, что вы не такой, как они, и в конце концов вы им поверите — помяните мое слово.

— Думайте, что хотите, — бросил я.

Он не первый, кто говорит мне такое. Но почему? По какому праву мне бросают такие упреки? Они сидят в своем мерзком гетто и хотят, чтобы весь мир узнал об их недоле. Прекрасно. Вот я и приехал посмотреть своими глазами. Меня никто не посылал, я сам хотел приехать. Так расскажите же мне, как вы живете, и я напишу об этом. Но черные братья встречают меня с подозрительностью и даже с отвращением.

— Я ведь хочу вам помочь, хочу, чтобы вы поняли, — продолжал индиец. — Здесь закон выкрашен в белый цвет. Черные не могут взывать к закону, потому что он не для них. Они не могут требовать справедливости — она тоже не для них. Законы пишутся для людей, а здесь черные — это не люди, стало быть, на закон и справедливость рассчитывать им нечего. Известно ли вам, что небелые в этой стране лишены права на голосование? Нас даже не включают в перепись населения. Нас здесь просто нет! Какая мерзость! И не говорите мне о белых в Европе или Америке. Местные белые не такие. Они хуже всяких фашистов.

— К сожалению, мне пора. У меня есть кое-какие дела. — Поскорее бы закончить этот неприятный разговор.

— Дела? Наверное, приглашение на обед? К кому-нибудь из ваших белых друзей? — Он усмехнулся.

— Возможно. — Как больно он умеет жалить!

Он подошел ко мне и дружелюбно тронул меня за руку.

— Приходите еще раз, друг. Обещаю не ершиться.

— Не мучайтесь из-за меня.

— Из-за чего же тут мучиться? Жить здесь — вот настоящее мучение. Ведь я, черт подери, даже не могу проводить вас до двери.