Читать книгу - "Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков"

Полковник и поручик ехали на конях, следуя за полком, двигавшимся уже не походным порядком, — по шоссейным дорогам, — а боевыми уступами батальонов, через поля и перелески. Полковник наблюдал за перемещением вверенного ему полка, приходя к выводу, что нет ничего прелестнее в мире, чем подвижные колонны войск.

— Лучшие мастера полотна и кисти не подберут подобных красок, господин полковник! — подтвердил поручик.

Поручик, зная о том, что война продлится не более четырех месяцев, беспокоился: представится ли ему как полковому адъютанту возможность пролететь на коне с важным донесением под ураганным огнем противника, прежде чем полк вступит в столицу немцев. По распоряжению командира полка поручик приказал:

— Песню!

Солдаты запели:

Гремит слава трубой,

Мы дрались, турок, с тобой.

Поручик, однако, не имел случая приобрести славы в драке с турками. Что пели турецкие солдаты про русского царя, поручику не было ведомо, но из песен русских нижних чинов он твердо знал, что турецкий султан писал русскому императору непристойные письма: согласно песне нижних чинов после письма турецкого султана русский император ходил по столице в весьма расстроенных чувствах. Но никто из офицеров не позволял императору быть в долгом унынии, и нижние чины, по приказанию начальников, пели ободряюще:

Турки взапуски бегут,

На Царьград наши идут!

В последние годы, правда, в песнях нижних чинов уделялось некоторое внимание и немцам, однако поручик все же не отдавал себе полного отчета, почему русские войска ныне держат главное направление не на Царьград, а на Берлин. Поручику было даже известно, что русские дипломаты направляют все усилия к тому, чтобы вовлечь Турцию в войну на своей стороне, не смущаясь тем, что к Царьграду они стремились в продолжение долгих столетий.

Поручик не был настолько серьезным, чтобы продумывать все до конца, но иногда вспыхнувшие мысли долго не затухали: русские войска в свое время входили в Париж, но не для того, чтобы прочно там обосноваться. Тогда война стоила много жертв, но достигнуто было только одно — изгнание бывшего французского императора на отдаленный остров. Поручик Плешаков не увлекался точным изучением истории народов, но что в Царьграде лежал интерес русской нации, являлось для него несомненным: оттуда начиналась доступная для православных христиан дорога ко гробу господню, а равным образом там лежали проливы, необходимые для русских купцов как ближайший водный путь на международные рынки.

Поручик ненавидел купцов, но против торговых рынков и православной религии он ничего не имел.

Последние два обстоятельства и толкали его к скорейшему овладению резиденцией турецких султанов. В июле тысяча девятьсот тринадцатого года командир тринадцатого армейского корпуса (куда входили тридцать шестая и первая пехотные дивизии) генерал-лейтенант Алексеев (впоследствии начальник штаба верховного главнокомандующего) в одной из бесед с офицерами сто сорок первого пехотного можайского полка о военной тактике (в лагерях, близ Орла) коснулся предстоящих военных действий.

— Господа! — произнес почитаемый генерал, легонько откашливаясь. — Как вам известно, с началом войны у нас может быть несколько фронтов: кавказский, дальневосточный, туркестанский, но главный наш фронт — это западный.

— А почему, ваше высокопревосходительство, не турецкий фронт главный? — неожиданно озадачил вопросом командир одиннадцатой роты, капитан Одинцов.

Полковник опустил глаза, чувствуя неуместность вопроса капитана, но Алексеев, помолчав некоторое время, благожелательно произнес:

— Подойди ко мне поближе, капитан Одинцов. Подойди, простой и простосердечный воин. Подойди ко мне и вслушайся.

Алексеев приятно улыбнулся в седые усы, но поспешно спрятал улыбку: капитан Одинцов был старше его четырьмя годами и оставался капитаном навсегда, тогда как Алексеев, также вышедший из простолюдинов, достиг ныне, в свои пятьдесят четыре года, генерал-лейтенантского чина.

— Да, господа, — сказал Алексеев. — В том-то и заключается сложность, что интересы европейских государств лежат на Ближнем Востоке, а вопрос о них будет разрешаться оружием в сердцевине континента. Турция, господа, как нация, подверженная магометанскому вероисповеданию, неприемлема для христианского мировоззрения. Но по случайному обстоятельству истории народов владения ее залегли на тех местах, где и есть вековое яблоко раздора…

— Ваше высокопревосходительство! — спросил поручик Плешаков. — Из вашего утверждения можно прийти к выводу, что вооруженная борьба будет происходить вечно, а яблоко раздора по-прежнему станет оставаться на месте. Тогда, ваше высокопревосходительство, какой же есть смысл войны?

— Прежде всего, господа, мы среди своих, — тихо произнес генерал, — и я должен заметить, что вопрос поручика естественен: он хочет знать, наступит ли когда-либо время вечного мира. На этот вопрос я не затрудняюсь ответить. Мир России лежит в Царьграде, однако ключ к миру — в Берлине и Вене.

Поручик Плешаков вспоминал означенные слова не однажды, и, вспомнив о них, он не сомневался, что ближневосточный русский интерес мог быть найден только в столице немцев. Поручик понимал, что его военное ремесло приносит ему воодушевление: если высокое мастерство далось так легко простолюдину генерал-лейтенанту Алексееву, то неужели он, полнокровный дворянин, не может того достигнуть? Поручику было известно из всех видов литературы, что адъютанты во всех войнах отличались прорывами на конях сквозь огонь противника с важными донесениями.

Как адъютант, он не однажды заготовлял важное донесение, но, к его сожалению, немцы пока что на участке его полка не открывали ураганного огня.

Поручик жаждал боевой славы.

— Предчувствие! — обрадовался поручик, произнеся по забывчивости это вслух.

— Не предчувствие, поручик, а явная очевидность! — поправил его полковник. — Летят немецкие аэропланы.

Шесть немецких самолетов на самом деле летели с различных сторон, имея общее направление. Небо было безоблачно и прозрачно, но на жестком теле черных аэропланов не лежало ни одного приветливого отблеска. При поворотах аэропланы ложились на крыло, стрекотание моторов наводило уныние, а сердцем овладевал страх. Самолеты кружились над полком, и мнимая стройность пехотных частей постепенно нарушалась.

Самолеты владели пространством в совершенстве, они были зримы, но недосягаемы: белыми флажками летчики подавали неведомые для поручика знаки. Поручик по-прежнему сидел на коне, не отдавая себе ясного отчета: почему аэропланы господствовали над пространством, но нигде не возникало боевого огня. Нижние чины, напугавшись самолетов, интересовались, почему немцы не бросают бомбы, а только сигнализируют.

Ураганный артиллерийский огонь возник так же неожиданно, как появились аэропланы.

Поручик Плешаков, сдерживая коня, смутно ощущал, что время его адъютантского подвига наступило: он не сомневался, что донесение будет доставлено в срок, как только командир полка