Читать книгу - "Месопотамия - Сергей Викторович Жадан"

её возле ювелирного. Бежал на встречу, смотрел под ноги, внезапно боковым зрением увидел её. Сразу узнал. Она покрасилась. Ей это не шло. Ей вообще всё это не шло – длинная шуба, похоже, с чужого плеча, какие-то гренадёрские сапоги, мужик в кожанке, смотревший на неё тяжело, держал за руку, не отпускал. Я кивнул, она сделала вид, что не заметила, резко обернулась к своему мужику, сказала ему что-то весёлое. Я пошёл дальше, тем же боковым зрением заметив, как глаза его сузились, будто он смотрел в боевой бинокль, как он сильно сжал её руку, как от досады заскрипела его кожанка.

Пять лет назад я видел её выступление на местном телевидении. В титрах её называли гражданской активисткой. Она выступала за освобождение из СИЗО какого-то бизнесмена, который сделал, оказывается, для города очень много, а вот тут, оказывается, был задержан правоохранительными органами, по подозрению, оказывается, в неуплате и укрытии, в чём лично она, оказывается, усматривает месть со стороны конкурентов и попытку дискредитировать его благотворительную деятельность на благо харьковчан. Она уже, оказывается, подала апелляцию и обратилась, оказывается, к отцам города. Именно на них, на отцов, она и рассчитывает, хотя ведут они себя как мудаки. Это последнее она не сказала, однако во взгляде её читалось именно это. Вообще про заключённого она говорила с такой теплотой в голосе, что даже ведущий не выдержал и пустил рекламу.

Четыре года назад я уехал из города и не вспоминал о ней вообще. Но потом-таки возвратился, вспомнил.

Три года назад мне рассказали о ней историю. Оказывается, окончив заочное и найдя какую-то приличную работу, она набрала кредитов. Под сумасшедшие проценты. Купила квартиру в новом доме, собиралась туда переезжать. И вот неожиданно летом всё продала, собрала сбережения, заняла какую-то сумму у родной тётки и быстро рассчиталась с кредиторами. После этого начался финансовый кризис.

Два года назад я встретил её у грузин. Сидела одна, смотрела фильм на лептопе, пила красное сухое. Увидела меня, напряглась, но помахала рукой, приглашая к себе. Я подсел, она некоторое время расспрашивала про здоровье, сказала, что уволилась, что занимается духовными практиками. Каратэ? – переспросил я. Она начала объяснять. Я уже собирался сказать что-то приятное и отвалить, когда она вдруг придержала меня за локоть и сказала, чтобы я на неё не обижался, что она всегда чувствовала ко мне тепло и благодарность, что я настоящий друг, а вот она неблагодарная свинья, никогда не ценившая моего дружеского к ней отношения, а теперь вот страдает от этого, мучается, ведь это неправильно, так не должно быть, и друзья должны поддерживать друг друга, проявлять своё дружеское отношение, поскольку как раз на дружбе и дружеских чувствах держится настоящая дружба между друзьями. Мне показалось, что она прямо тут, передо мной, занимается своими духовными практиками, я немного неуклюже её перебил, сказал, что тоже всегда относился к ней с теплом и с благодарностью и что радуюсь нашей многолетней дружбе. Под конец даже приобнял её, едва не разлив её красное сухое. Мы обменялись номерами, достав телефоны: она – серебряный и лакированный, я – чёрный и перемотанный скотчем.

Через год она перезвонила. Я долго не брал трубку, записана она у меня не была, звонки с неизвестных номеров я старался игнорировать. Что-то мне подсказало ответить. Она была терпеливой, дождалась. Голос у неё был заплаканный. Поздоровалась, извинилась, так и сказала: извини, сказала, что беспокою, мне просто не к кому больше обратиться, родители совсем старые, работы у меня нет, друзей, как оказалось, тоже. У меня с тёткой беда – упала, сломала ногу. В её возрасте это начало смерти. Почему ты мне звонишь? – не понял я. У тебя же есть знакомые врачи, – объяснила она, – я же помню, ты постоянно общался с какими-то врачами. Это были детские врачи, – объяснил я. Какая разница? – горячо запротестовала она. – Может, они посоветуют кого-нибудь, кто специализируется на таких операциях? Я боюсь, что в обычной больнице её просто угробят. Пробей, ты же можешь. Ну, тут она, ясное дело, расплакалась, я попробовал было её утешить, но она отсоединилась. Я пробил. Мне на самом деле посоветовали врача, попросили подождать, связались с ним, перезвонили, сказали, что он в курсе. Главное, предупредили, пусть бабушка скажет, что она от тебя. Я перезвонил ей, мол, такие дела, вот номер, наберёшь, скажешь, что ты от Матвея, всё будет хорошо. И давай я подъеду, помогу.

Она стояла под больницей. Плакала, вытирала слёзы влажными салфетками, пальцы мелко дрожали, нервно копалась в сумочке, искала телефон, что-то перебирала, смахивала с лица волосы, которые снова отросли и даже успели выгореть под летним солнцем. Бросилась мне на шею, однако как-то сухо и отстранённо, так, что я сам отступил назад. Не знаю, – сказала, – что делать: с операцией будто всё хорошо, но врачи не разрешают с ней оставаться. Что делать? – спрашивала. – Ждать здесь? Давай я тебя домой отвезу, – предложил я. Она беспомощно оглянулась на окна больницы. Поздний летний вечер. На всю больницу свет горел в двух окнах. Неожиданно одно из них погасло. Она согласилась ехать домой.

Была это, насколько я понял, тёткина комната. Жила она, как можно было догадаться, именно здесь. Захламленная и переполненная книгами трёхкомнатная квартира на Театральном. Четвёртый этаж. Перед подъездом она на какое-то мгновение заколебалась, потом предложила зайти. Внизу, за деревьями, светились апельсиновые фонари. Воздух пах дождём. Хотя дождя не было.

Целую ночь она пила чай и рассказывала ужасы. В основном про почту. А потом про тётку. Про то, что тётка рано потеряла мужа, который был жокеем и разбился во время соревнований. Для тётки это был удар, после которого она так и не пришла в себя. Ходила потом всю жизнь на ипподром. Брала с собой малышку. Вместе они садились на трамвай, тогда они ещё ездили к парку, садились рядом, тётка всё время молчала, малая не решалась её о чём-то спрашивать, выходили возле ипподрома, шли на трибуны, тётка молчала и смотрела на далёкие неприкаянные фигурки жокеев, малая читала программки, выбирала, за кого болеть, переживала, нервничала, шла потом домой печальная и уставшая. Тётка так и не вышла замуж, хотя у неё, оказывается, были мужчины. Малая, оказалось, всегда об этом догадывалась, тётка, оказывается, не особо это скрывала. С детства малой запомнились эти юные лица курсантов, по-юношески ссутуленные фигуры студентов и практикантов, по-детски разбитая обувь пэтэушников в коридоре, по-молодецки порезанные дешёвыми бритвами подбородки старшеклассников и злостных дезертиров. Малая совсем ничего о