Читать книгу - "Б.Б. и др. - Анатолий Генрихович Найман"

не хотел смотреть вперед, так и сейчас не смотрит, однако все время что-то делает, а что' — понимает, опять-таки на сделанное оглядываясь. Не я, которому невыносимо признать — а как не признать? — что набор возможностей человека — и моих как такового — что угодно предпринять — ничтожно куцый: поступать честно, поступать бесчестно, встречного любить, не любить никого, сходиться со всеми, ни с кем, прочесть то-то, нет, то-то, а этого ни в коем случае не читать, или, плевать, все-таки прочесть, или пускай плотничать, или валяться на диване, и так далее, сколько чего ни придумай — всё вокруг нуля; а возможности жизни невероятны, бесчисленны, вот именно что что я ни решу, ни сделаю, так или наоборот, ей одинаково хорошо, плохо, безразлично, и вот я со считаными моими жизненными предприятиями кончаюсь, а она, румяная от похода, от своего великого похода, идет, веселая, в свою прелестную даль.

«Хорошо, — проговорил Найман. — Чтобы не ссориться. Соглашаюсь, и, как сказал Веллингтон бывшей любовнице, будьте вы прокляты. История с… имени произносить не хочу, просто в этой истории не хочу, а так — пожалуйста. Вы оба имя знаете, но придется уж и вам воздержаться. Собственно говоря, не история, а ее конец. Стало быть, двадцать пять лет тому назад одна молодая женщина приехала из Англии, и мы сразу подружились, и чем дальше, тем сильней, и год от года становились все ближе друг другу — именно дружа. Мы стали из самых близких людей один для другого». — «Я однажды просил ее привезти мне альпеншток, не так ли?» — сказал Б.Б. Я подхватил: «Я помню. Она сказала: «С какой стати?» — «Да. Странный ответ». — «Просьба странная». — «Не понимаю. В Советском Союзе достать хороший альпеншток было невероятно трудно, а в Лондоне проще простого». — «Слово в слово. Это самое вы ей говорили двадцать с чем-то лет назад. Повторили раз пять кряду». Найман сказал: «Мне продолжать?»

Она вышла замуж, уехала в Австралию, родила двух девочек. Несколько раз в год писала письма. «Во вторник на почтовый ящик сел попугай и отчетливо по-русски произнес: «Ни фига себе!» В какой вторник, на какой почтовый? Русское преследовало ее. То на испанском островке Форментера старик-лодочник оказался из донских казаков, то в деревню на Гавайях, куда она прилетела помогать жене брата рожать, кинопередвижка приехала с американским фильмом «Один день Ивана Денисовича». Не говоря о том, что ее докторская диссертация была об Ахматовой, и первую в мире ахматовскую биографию она написала, и уже в Австралии из почтового ящика, на который садятся попугаи, она вынимала письма с вопросами о ней. «Она была лично знакома с Ахматовой, — комментировал Найман, — а та личных знакомств из-за такой помехи, как смерть, не прерывает, это я вам как специалист говорю».

«На ахматовское столетие она и прибыла, больше тридцати часов летела. Остановилась у нас. И в первый же вечер, когда мы втроем, она, жена и я, пили чай, сказала, что у нее рак легких, запущенный, неоперабельный, и врач считает, что в августе она умрет… Сидит румяная, крепкая, светлая и произносит эти вещи — как будто слова сами по себе, а действительность сама по себе. Минуту молчим, не шевелимся, потом спрашиваю бессмысленно, не мог ли врач ошибиться. Да вроде нет, и рентген, и формула крови. Хотя и аппетит есть, и вес без изменений — только устает все быстрее.

Так проходит неделя. Всё обыкновенно, как всегда, те же, что и всегда, разговоры, те же темы, прогулки, гости. Ничего специального, разве что сказала, что написала автобиографическую книжку, привезла с собой экземпляр рукописи, хочет, чтобы я до ее отъезда прочитал. А, как назло, в тот же день, что ей лететь домой, нам, всей семьей, ехать в Италию, в первый раз в жизни. Ту же четверть века всё к нам ездили наши римляне, миланцы и венецианцы, и вот мы к ним. Беготня по инстанциям, очереди на обмен денег, сборы, волнение потому что за пятьдесят лет никуда дальше Риги не уезжали, — и я ей: да, да, обязательно прочту, вот только когда успею? Она еще пару раз заводила об этом речь, говорила, что пока писала, поняла что-то из того, что мы с ней эти двадцать пять лет в разговорах, в болтовне и в письмах хотели понять; что беспокоится, ясно ли будет дочерям то, что она написала, ясно ли и достаточно ли важно, так что если они ко мне вдруг обратятся — потому что там есть про то, чего мы вместе касались, а иногда и выговаривали, — так чтобы я попробовал им, как могу, рассказать. Я — и не на бегу даже, а сидя против нее на диване и никуда не торопясь, а все-таки как на бегу: да, да, обязательно, и потом не последний же раз мы сейчас говорим. И это было не приличествующее ее раку ободрение, а выражение искренне принятой сердцем и мозгом невероятности рака, если всё так обыденно нормально, а против этой нормы — единственно слова какого-то австралийского, то есть еще более экзотического — читай: несуществующего, — чем попугай, врача. И до отъезда больше она про это не напоминала.

В Союзе писателей ей обещали прислать машину за три часа до самолета, за пять — до нашего поезда, а прислали за полтора. Я был взвинчен до крайности, какие-то телефонные звонки, такси нам к поезду заказано, но мы наше такси знаем. И ничего сильнее уже не хотел, чтобы пришла наконец за ней машина, чтобы мы поцеловались и сосредоточились на своих делах — выключить газ, закрыть окна, опять проверить паспорта, деньги, ключи, не застрять в лифте. Черная “Волга” просигналила, мы спустились во двор, и так я и простился: что-то вроде “ну, счастливого пути” и “до скорого”. Как будто путь был до дома и мог оказаться несчастливым. И! теперь в Италию!»

«А не в тот ли вечер я пришел к вам с тортом? прорезался Б.Б. — Вы действительно неправдоподобно нервничали и даже…» — «…выбросил ваш торт в мусоропровод, поддержал Найман. — Нет, это я неправдоподобно нервничал лет за семь до того. Мы тогда уезжали на все лето в Латвию, вы позвонили, что забежите перед отъездом, я сказал “нет”, но вы, естественно, забежали». — «И вы съездили в Италию», — вернул я его к теме. «Ну да. Полтора месяца восторгов, потом воспоминаний о восторгах. Потом письмо от ее сестры — умерла. В августе». — «Так она