Читать книгу - "Чалдоны - Анатолий Константинович Горбунов"

Прихрамывая на разбитые во время погони босые ноги, подался я обратно и вдруг вижу: коршун камнем упал на наше уловистое место и, тяжело поднимаясь, полетел через реку. В когтях у него был насдевок с рыбой.

Вечером в нашу избу наведалась Шуркина мать, принесла половину жигаленка. Шурка прокричал с повети Тарзаном, я вышел, и мы помирились. Обида на коршуна тоже забылась.

Летними погожими вечерами мы, босоногая деревенская вольница, любили собираться на сельповском крыльце около сторожа Огаркова. Звали его в деревне Дед Сто Лет. Сторож из него был никудышный — глухой и подслеповатый. А рассказчик замечательный, но с причудами. Умышленно останавливался на самых захватывающих моментах, заставлял нас терзаться неизвестностью дальнейшего и хором упрашивать: «Ну а дальше-то, Дед Сто Лет, дальше-то что было?»

Он хитро улыбался, расстилал на крыльце ветхий полушубок, сбрасывал с ног ичиги, клал в изголовье ржавое ружье без бойка, на ружье — ичиги, ложился и, почесывая ступню о ступню, говорил:

— Марш, команда, по домам, вон матери с крапивой идут. — И обещал: — Завтрева доскажу…

По домам мы не расходились. Привязывали на шест белую тряпку и бегали по деревне, надеясь поймать летучую мышь.

В деревне жило предание: если привязать к шесту белую материю и выйти ночью на улицу, летучая мышь непременно вцепится в нее. Сколько мы ни охотились, поймать летучую мышь не удавалось. Для чего она была нужна? Мы и сами не знали.

Как-то Шурка изловил на гумне совенка и принес на сельповское крыльцо. Старик Огарков поморщился и сказал:

— Зря, оголец, божью тварь мучишь. Любая божья тварь полезна. Даже комары. — И прихлопнул ладонью у себя на плешине напившегося крови комара.

— Ха-ха-ха! Комары пользу приносят!

— Не верите? — Сторож, укоризненно покачав головой, стал объяснять: — Комаров не будет — птахи помрут; птахи помрут — разведутся гусеницы; гусеницы разведутся — хлеб в поле пожрут; хлеба не будет — мы помрем. Так-то!

Он помолчал и обратился к Шурке:

— Молочко пить любишь? Любишь. Пореши-ка всех филинов и сов, про молочко забудешь. Кроты да полевки луга перекопают — где твой тятька корове сено на зиму накосит? С искони завещано стариками — сов да филинов не истреблять. Лупоглазые, — кивнул на совенка, — завсегда парами живут: женка и мужичок. Убьешь — беда приключится.

Мы слушали сторожа, разинув рты. В глазах у Шурки был испуг.

А рассказчик нагонял страху пуще прежнего.

— Живал в нашей деревне мужик. Охотник — так себе. Что под руку подвернется — стрелял. Однажды, потехи ради, убил филинку, да принес в деревню. И зачал филин каждую ночь ему под окна летать да плакать. Мужики говорят: «Ну, Серафим, держи теперь ухо востро, жди беду». И точно! Собрался он белковать — собаки околели. Серафим — к мужикам. Разве добрую собаку найдешь в деревне, когда пороша на целую ладонь выпала? От мала до велика белковать ударились, лишнюю копейку приобрести. Ну, выменял Серафим у одной вдовы щенка-первоосенка за мешок ячменя и в тайгу отправился счастья пытать. Первоосенок и есть первоосенок, что с него толку? Со старой, опытной собакой пустить — глядишь, и натаскался бы… К тому же щенок трусливым и ленивым оказался: белку не ищет, каждого шороха боится. Серафим от досады давай щенка пинать. Тот и удрал в деревню. Задумался мужик: что делать? Думай не думай, выбегать домой надо. До Игнатьевского зимовья дошел, почаевал и дальше засобирался. Игнат ему: «Куда ты, Серафим, снег-то, гляди, валом валит. Убродно, сгинешь. Ночуй. Утречком уйдешь». «Ерунда, — говорит Серафим, — не впервой». И ушел. Пока мало-мало светленько было, по затесам шел. А стемнело — заблудился. Стрельбу открыл, авось Игнат услышит. Да разве услышишь в такой снег! Остался у Серафима один патрон на всякий случай. Начал охотник кричать: может, кто отзовется? Тихо кругом, только снег валом валит. Кричал, кричал, вдруг слышит, вроде недалеко откликнулись. Идет Серафим на голос, перекликается, а дойти не может. Так и не вернулся он домой. В апреле мужики сохатить пошли, собаки наткнулись на Серафима. Сидит под елью на корточках. Замерз. Рядом филин убитый. Это, оказывается, филин ему откликался. Откликнется и отлетит, откликнется и отлетит. Завел мужика в трущобу. Отомстил, значит, за то, что Серафим убил его лупоглазую подружку.

Шурка в этот же вечер отнес совенка обратно. А назавтра упал с конной водовозки и порвал новые штаны. Мать его отдула крапивой, а затем принялась сводить Шурке с ног цыпки. Сводить с ног цыпки для каждого из нас было пострашнее любой кары.

Когда мы сообщили Огаркову о Шуркиных несчастьях, он ухмыльнулся в бороду, многозначительно поднял палец вверх и произнес:

— Так-то!

Некоторые сельские жители считают вредным козодоя — небольшую, пеструю, с плосковатой головой и широким ртом ночную птицу. Называют его в народе «ведьмин глаз» и приписывают разную чушь. Вроде сосет он коз, а если сядет на спину корове, у той пропадет молоко. Но коз он не сосет и коров не портит. Держится возле домашнего скота в поисках насекомых, которых поедает в огромном количестве. Основная его пища — ночные бабочки, майские жуки, гусеницы, личинки. Козодой — перелетная птица. Гнезда не вьет. Прямо на земле откладывает два голубоватых яйца и выводит птенцов. Исключительно полезное существо.

Если говорить о вредных птицах, то прежде всего надо сказать о воронах. С одной стороны, они приносят пользу — поедают отбросы, падаль. С другой — разносят по лесам заразу, уничтожают кладки яиц и выводки певчих и промысловых птиц. Действуют крылатые разбойники коллективно. Три-четыре вороны создают в птичьем царстве шумиху, остальные в это время грабят и разоряют гнезда.

Из-за неряшливого отношения человека к окружающей среде за последние годы ворон развелось столько, что впору их отстреливать. А ястребы, соколы, которые стали редкостью, безжалостно уничтожаются. Некоторые охотники считают, что причиной резкого сокращения промысловых птиц являются именно эти пернатые хищники. И при любом благоприятном случае расправляются с ними. Но ястребы выслеживают и нападают только на неполноценную жертву. У коршуна, например, мала скорость полета, слабо развиты когтистые лапы, и поэтому он охотится на грызунов или, плавно кружа над рекой, выслеживает снулую рыбу.

Грубо вмешиваясь в природу, мы нарушаем незримые ее взаимосвязи, ставим под угрозу вымирания тот или иной вид животных. Не гуманность невежды, а естественный отбор определяет равновесие жизни. Когда человек в совершенстве постигнет тайны природы, тончайшим образом научится