Читать книгу - "Песнь песней на улице Палермской - Аннетте Бьергфельдт"

Никогда не знаешь, чем закончится его выход или его реплика. Именно за это я и люблю его уже сейчас и едва могу усидеть на самом краешке кресла.

В детстве мы с Ольгой обожали одну игру. Надо было подобрать три карточки так, чтобы они составили целую фигуру. К примеру, водолаза, начиная снизу, с картинки с водолазными галошами, далее баллон с кислородом и, наконец, сверху – лицо в водолазном шлеме. Вуаля. Перед нами целая фигура.

Но лучше всего тем не менее было надевать на водолаза шапку охотника за пушным зверем, врачебный халат и ласты. Тогда чувствуешь себя счастливой, дурашливой и свободной, как во сне, когда вдруг обнаруживается еще одна дверь в стене, выход, которого раньше не замечала. Харпо, Чико и Граучо в одном лице.

В третий раз я встречаю Себастиана на рождественском празднике в Академии. И тут уже он не сводит с меня глаз. Мне выпадает один из лучших моих дней на этом фронте. Я вхожу в зал с высоко поднятой головой и прямой спиной, с мутоновой горжеткой на плечах и в высоких сапогах. Все глазеют на меня, в особенности Себастиан, и я чувствую себя избранной.

– Ты медвежечка, – шепчет он мне на ухо.

Откуда он знает, что именно медвежечкой я больше всего и хочу быть. Наконец-то! Оказывается, быть дородной – это красиво! Надо же хоть что-то заполнять собой.

Себастиан дает мне все, о чем я мечтаю. Он и сам-то огромный медведь из Вильсунда, что в Тю, с пшенично-золотистой гривой и глазами как два оливкового цвета лесных озера, в каждом из которых плавает малюсенький осенний желтый листик. Я не смогла бы смешать краски лучше. Мне остается лишь упасть на колени и благодарить судьбу. Я счастлива, что меня приняли в Академию художеств, я безумно рада, что обрела Себастиана именно здесь. Выходит, время чудес все-таки еще не миновало. «Милый Бог! Позволь мне удержать его, и больше я ни о чем никогда не попрошу».

В начале были слова. Я становлюсь Себастиановой Медвежечкой, и в первые январские ночи мы обмениваемся эпитетами, льющимися бессвязным потоком. Все у нас теперь общее, и мы беспрестанно хохочем. Я рассказываю ему о Вариньке и других моих родственниках, а когда он ночует у меня, мы смеемся до того заразительно, что сосед опять кричит за стеной: «Вы что там, гашиш курите?»

Тем не менее я сильно нервничаю перед первой встречей Себастиана с Ольгой. А вдруг я поблекну на фоне ее медовой красоты? Он только входит в прихожую, а сестра моя его уже обнимает. Что делать вовсе не обязательно. Того и гляди, она все лицо ему оближет. Впрочем, я знаю, это лишь для того, чтобы показать: мой дружок принимается в члены семьи. Однако же и Себастиан не падает в обморок перед ее божественной красотой. Новые трепетные серебряные струны звучат только на нашей с ним волне.

Неделю спустя я привожу его к нам на Палермскую. Мать моя предлагает напитки в гостиной. Наверное, она вспоминает, как сама выбирала себе в мужья лесоруба, ибо ведет себя точно шаловливый подросток. Папа тоже явно рад за меня.

«Луковка», – улыбается он мне глазами.

Себастиан рассказывает, как работает над своими скульптурами из бразильского мрамора, а еще о том, какой я, по его мнению, способный художник.

– А он датчанин? – звучит голос внезапно возникшей в дверях Вариньки.

Она показывает на Себастиана, который, улыбаясь, кивает. Между прочим, он вдвое выше ее ростом.

– Да, – говорю я, не в силах удержаться от смеха. – Себастиан настоящий датчанин. Только он ютландец.

– Еврей? – Варинькино лицо озаряется внутренним светом. – То есть еврей, как и моя мать?

– Нет, Варинька, он ютландец, понимаешь, из Северной Ютландии![103]

– А, ну-ну, я ни слова из того, что он говорит, не понимаю.

Себастиан с непоказным интересом расспрашивает Вариньку о ее молодых годах, проведенных в цирке Совальской, и на мгновение мне становится страшно: вдруг он затронет тему Вадима и бегемота. Ибо Варинька ясно дала понять, что не выносит вопросов на этот счет. Но еще до того, как у него может появиться повод спросить о том роковом вечере, она треплет его по щеке. Варинька сразу признала его.

Сердце мое колотится так, будто участвует в ривердансе на Принсессегаде, ведь оно встретило Себастиана. Он тоже пляшет, это какое-то божественное соединение Зорбы и Балу в одном лице. О, как он танцует, когда ему кажется, что я забавна и восхитительна! К счастью, это происходит часто. Он все время поражает меня – сел, к примеру, по ошибке в автобус с направлявшейся на экскурсию группой умственно отсталых и просто стал одним из них. А еще у него безумно воняют ноги.

– Скот на острове Фанё с ума сходит, стоит мне только носки снять.

По части самопознания ему нет равных.

Себастиан рассказывает, что читал немецких философов с циркулем-измерителем, чтобы не запутаться в немецких глаголах.

Его мягкий, обволакивающий шарм совершенно обезоруживает мою мать. Как в ту апрельскую среду, когда мы с Себастианом, взяв напрокат автомобиль, пригласили ее съездить в Мёлле, что по ту сторону Эресунна[104]. Ольга репетирует с оперным оркестром, папа на работе, но с нами Игорь, он лежит на заднем сиденье. На поездке настояла я, хотя мать мою идея поначалу не шибко увлекла. Зато мало кто сохнет по Швеции так, как Игорь…

Этот день вырезан из солнца и глянцевой бумаги. Мы с Себастианом и Игорем купаемся, хотя сегодня всего семь градусов. Потом мы обедаем в прибрежном отельчике и добавляем к морю шнапса, чуть ли не глаза им заливаем. Такой развеселый день выдался и совершенно замечательный.

– Юмор, – вдруг говорит моя мать на обратном пути.

На небо набегают несколько барашков, а Игорь перестает бить хвостом.

– Что бы мы делали, если б у нас не было юмора? – как всегда не без аффектации.

– Честно говоря, мать, мы ведь не из концлагеря возвращаемся. Заскочили ненадолго в Швецию, съели по бутерброду с селедкой.

Я ищу взгляд Себастиана,