Читать книгу - "Небо за стёклами [сборник] - Аркадий Миронович Минчковский"

чем мог, сдерживал, хотя в роте остались Клепалкин да ещё несколько ребят. Сдерживал, когда уже начали отходить соседи справа и слева. Сдерживал, осыпанный землёй, оглохший от разрывов снарядов, до тех пор, пока вторично не получил приказа отходить. А когда отошёл, то в ненадолго наступившей тишине ощупал себя, удивился, что остался невредим, и вдруг обрадовался и понял, что в эти страшные дни стал настоящим солдатом, для которого нет слова «страх». А немцам, часто отчаянным и порой наглым, никогда не осилить таких, как Клепалкин, которые знают, за что они стоят, как тот бровастый петеэровец, который, умирая, жалел, что не увидит, как немец будет обратно через Дон драпать.

Вот в те самые дни и вызвал Ребрикова к себе комдив. Стоял он, высокий и стройный в своей длинной шинели, возле машины и напоминал собой полководца гражданской войны, каких раньше случалось видеть Рсбри-кову на картинах. Внимательно и молча, как всегда испытующе, смотрел он на приближавшегося к нему исхудалого лейтенанта. А когда Ребриков, вытянувшись, доложил о прибытии, отдал ему приветствие и, ещё раз оглядев, сказал:

— Вот что, лейтенант, сдашь роту и пойдёшь ко мне в адъютанты. — И, увидев в глазах Ребрикова недоумение, продолжал: — Только не думай — адъютант у меня — первый помощник, так что… Сам знаешь, раньше у меня его не было.

С тех пор Ребриков не расставался с полковником.

Вместе лазали, высматривая, что делается у немцев. Вместе не спали ночами в сырых землянках и осыпавшихся от сотрясения глинобитных хатках, вместе уходили от вражеских пуль в волжских песках.

Не сразу понял, не сразу распознал комдива Ребриков. А уж когда понял и узнал — полюбил его крепкой мужской любовью.

Удивительным, необычайным, порой ставящим в тупик человеком был комдив.

Когда налетали немецкие бомбардировщики или шёл интенсивный обстрел боевых порядков дивизии, когда решался вопрос, выдержат или погибнут части, полковник проявлял поразительное спокойствие. Он так отдавал приказания, словно дело шло о чём-то обычном, само собой разумеющемся. Нет, он и минуты не рисовался. Это у Латуница получалось совершенно естественно, словно был он хладнокровнейшим человеком на свете. А вот во время затишья, бывало, всякая небрежность, расхлябанность приводили его в бешенство.

Если полковник разносил кого-нибудь из подчинённых, он не стеснялся в выражениях. Был прям и несдержан. Бледные, с выступившим на лбу потом, выскакивали от него командиры. Не оглядываясь, не обращая внимания на приветствия, проносились мимо часового, что охранял комбрига. Вбежав в отдел или подразделение, залпом выпивали кружку воды и облегчённо вздыхали: «Ну, гонял!..»

Особенно тяжело Латуниц переносил глупость. Стоило ему только убедиться, что перед ним человек бездарный, лишённый способности по-своему мыслить, полковник сразу же начинал с таким скучать. Был он с глупцами вежлив, никогда не выходил из себя, но не мог с собою совладать и при первом удобном случае старался от них отделаться.

Зато как же он заступался за любого из «своих» — за бойца или командира, за тех, в кого верил, с кем стоял насмерть и собирался побеждать. Пусть и оступится человек, пусть и оплошает порой, Латуниц не станет его щадить, попадись тот ему на глаза, но, воздав должное, потом при случае увидев, почти ласково спросит: «Ну, как? Понял теперь? Слышал, действуешь правильно».

И не было, пожалуй, в дивизии бойца или командира, который за жаркие дни степных боев не узнал эти удивительные черты характера комбрига, а узнав их, не проникся чувством уверенности в то, что комбриг не подведёт и не даст в обиду ни в бою, ни в редкий час отдыха.

Отойдя на переформирование, дивизия раскинулась по степным деревням Заволжья.

Пришла внезапная странная тишина. Даже беспрестанный гул орудий с берегов Волги не доносился сюда.

Дивизия вновь принимала пополнение.

Каждый день прибывали маршевые роты. Сотни бойцов в посеребренных инеем новых топорщившихся шинелях, без винтовок, с опустевшими за дни переходов мешками за плечами приплясывали на пустынных улицах поселка. Новые тупоносые ботинки ещё скрипели на их ногах, давили тяжёлыми каблуками мёрзлую дорогу. Потом, разбившись взводами и группами, бойцы шли в разные стороны и исчезали в степи, разбредясь по частям бригады, которые притаились в редких в этих местах посёлках.

По утрам Ребриков с комдивом ездили в полки. Полковник наблюдал, как идёт ученье вновь прибывших, необстрелянных рог.

Возвращаясь в сумерках, обедали уже при свете керосиновой лампы.

Жили в домике в двух небольших комнатках. В одной стоял какой-то дедовской формы деревянный диван и подобие канцелярского стола. На столе телефоны, на стене карта. Это и был кабинет комдива. Помещение, столь неприглядное на первый взгляд, казалось им теперь, после сыпучих землянок, отличнейшим из домов на свете.

Потом, до поздней ночи, комдив принимал командиров. То говорил тихо и спокойно, то слышались в его голосе недовольство и гнев.

Поздно ночью штаб засыпал. Только из оперативного отдела доносился приглушенный стук машинки. На фоне ночного неба чуть темнели тени часовых. Спали усталые солдаты и их командиры. Давным-давно спали стеснённые жители поселка. Но не спалось комдиву. По-прежнему вышагивал он по комнате, останавливался у карты, о чем-то думал и снова начинал ходить. Потом вызывал из соседней комнаты Ребрикова, говорил:

— Ложись спать, адъютант. — И, если Ребриков пытался что-то возразить, добавлял: — Приказываю. Понятно?

И снова, оставшись один, принимался ходить по комнате.

Ещё шли тяжелые бои на правом берегу Волги. Ещё, напрягая последние силы, немцы рвались к реке — сквозь городские руины. Ещё героически сопротивляясь, цепляясь за каждый уцелевший угол дома, сдерживали одуревшего от злобы врага измученные защитники города, но уже какое-то новое чувство владело всеми. Люди знали: дальше враг не пройдёт! Скорее чувствовали, чем понимали разумом, — скоро начнется жестокий час расплаты. Знали и верили — будет и на нашей улице праздник.

И вот холодной ноябрьской ночью перебралась на баржах и пароходиках через студеную Волгу пополненная, отлично вооружённая дивизия, развернулась в боевом порядке и, прорвав ослабевшую оборону противника на фланге, быстро пошла на северо-запад.

Что это были за незабываемые, счастливые дни для Ребрикова! По придонской заснеженной степи гуляла свирепая метель. Не только что деревень — отдельных строений не встречалось здесь долгие километры. По пути там и тут, уже занесённые снегом, попадались неизвестно чьи и когда брошенные танки, печально торчали давно всеми покинутые маленькие железнодорожные станции с обгоревшими, развороченными составами, со срезанными снарядами башнями водокачек.

Люди шли и шли вперёд, не замечая мороза, не чувствуя метели и благодаря ей, ибо она сделалась союзницей наступающих. Немецкая авиация