Читать книгу - "Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава"

(Готовясь писать, я отыскал это письмо. Оно написано на почтовой бумаге чётким, точно мужским почерком, к последнему листку, как в гербарии, прикреплён цветок, похожий на примулу. Стебель совсем сломался и раскрошился, окрасив всё вокруг в коричневый цвет, пять маленьких цветочков также полиняли, два стали бледно-жёлтыми, три — тёмно-лиловыми. Вот так и наша молодость…)

Ни в одном из других писем М. ни разу не упомянут этот "человек, изучающий медицину". А из того, что, упомянув о нём, она сразу перешла на свои трудные отношения с отцом, я интуицией влюблённого без колебаний заключил, что врач, о котором рассказывал К., и этот человек — одно лицо. Нет смысла описывать здесь мои страдания в ту минуту. Я не знал, куда деться от отчаяния и тоски. Расскажу о том, что произошло через несколько дней. Из своей усадьбы в Нумадзу приехал И., и в тот же вечер, угощая меня вином, он сказал с притворной небрежностью:

— Говорят, твоя М. в Лондоне помолвлена.

Я никому не рассказывал о моём разговоре с К., поэтому от слов И. у меня стеснило грудь. Продолжая держать стопку, я некоторое время смотрел на него. Чтобы хоть как-то разрядить мучительную ситуацию, он засмеялся:

— Ты в Нумадзу знаменитость… Наверно, мне рассказали об этом, чтобы я передал тебе.

Но, удивившись выражению моего лица, осёкся и принял серьёзный тон:

— Войди в положение М. Не могла же она пойти против воли родителей… И потом, молодая девушка, одна за границей — разумеется, ей хотелось, чтобы поблизости был кто-нибудь, на кого она могла опереться. Думаю, она достойна сочувствия. Я тоже, когда был молод, жил один в Ханькоу и Лондоне, и, надо сказать, мне было очень тоскливо. Тем более девушке… Ты должен постараться побыстрее забыть о ней, как будто вас ничто не связывало.

Я не замечал, что у меня по щекам текут слёзы. Я понял, что, если слухи дошли уже до ушей И., невозможно сомневаться в том, что всё сказанное К. истинная правда. Но и слова И. о сочувствии разрывали мою грудь. В тот вечер я много пил, но не пьянел. Я всё ещё продолжал сожалеть о М., уговаривал себя, что нужно ей верить, что до тех пор, пока она не вернулась на родину, ещё ничего не решено.

Это несчастье обрушилось на меня через пару дней после разговора о моём переводе на службу в департамент лесного хозяйства в Аките, что несколько смягчило удар. Хорошо, думал я, раз так, поеду в Акиту, докажу сам себе, что жизненным невзгодам меня не сломить! В то же время я желал погрести под снегом своё израненное сердце…

Как бы там ни было, в связи с разделением министерства сельского хозяйства и торговли на министерство сельского хозяйства и лесов и министерство торговли и промышленности, я получил предписание ехать на службу в департамент лесного хозяйства в Аките и с разбитым сердцем отправился туда. К этому времени я уже слышал о помолвке М. непосредственно от членов её семьи, и места для сомнений не оставалось. Более того, меня даже обвинили в бесчеловечности за то, что я долгое время якобы вводил М. в заблуждение. На вечеринке по случаю моего отъезда я едва сдерживал слёзы, стыдясь себя самого.

Думая, что меня удручает скорый отъезд в Акиту, Кикути ободрял меня:

— Быть может, впечатления от работы в лесном хозяйстве когда-нибудь оживут в твоих книгах. Вспомни французских писателей — как полезно иметь разнообразный опыт. Мужайся!

Судзуки Бунсиро старался поддержать меня, похлопывая по плечу:

— Помни, что в любых условиях жизни можно найти пищу для своего развития. Раз там много снега, катайся на лыжах, не унывай!

Но я так и не рассказал своим благожелателям о том, что мне стало известно о М.

Начальник департамента, посмеиваясь надо мной, сказал с издёвкой, что в Аките сакэ отменное и девочки хоть куда, и пожелал мне приобщиться к ним, чтобы стать образцовым чиновником, а вот секретарь департамента сельского хозяйства Югава Мотоёси, бывший меня на год старше, напутствовал меня с большей симпатией:

— В Аките всегда найдётся повод выпить горячительное, многие молодые чиновники так этим увлекаются, что совсем сбиваются с панталыку, так что будь осторожен!

В минуты, когда сердце сдавлено тоской, даже брошенные мимоходом реплики людей глубоко западают в душу. В этих немногих словах мне как будто раскрылась личность Югавы, и я до сих пор благодарен ему за проявленное участие.

Зима, проведённая мною в Аките, сейчас представляется мне каким-то сном. Я вынес множество ярких впечатлений, но память не сохранила ни географических названий, ни точных дат. Я отыскал дневник того времени, но не знаю почему, записи в нём не слишком подробны. Для меня, родившегося на юге, жизнь в заснеженном северном краю с непривычки казалась удивительной, даже в чём-то забавной, но всё же слишком суровой.

Когда я прибыл на станцию Акита, бушевала снежная буря. С этого дня и до самого дня моего отъезда я ни разу не видел голубого неба. Уклонившись от услуг двухколёсного рикши, я сел на довольно странную повозку с прилаженными к ней полозьями и по заснеженной дороге доехал до назначенного департаментом пансиона. Пансион был расположен недалеко от места службы в тихом месте. Держал его старик по имени Огава на пару с девочкой семнадцати лет, которую он взял у нищих бродяг и воспитал сам. В пансионе жило пять человек, все — служащие департамента лесного хозяйства. Девушка, которую звали Тайко, была болезненной, худосочной идиоткой. Она делала всю чёрную работу, и даже когда накрывала на стол, напевала народные песни. Своим пением она хотела, наверное, поприветствовать меня, нового жильца, но хотя у неё был красивый голос, вызывал он скорее сострадание.

Департамент лесного хозяйства управлял казёнными лесами в четырёх префектурах, включая Акиту, но чиновников высшего ранга было не больше пяти человек, и жизнь была вольготная. Начальник департамента Кисима находился в заграничной командировке, но главное, большая часть относящихся к нашему ведению лесов была погребена под снегом, поэтому и департамент был погружён в зимнюю спячку, так что не оставалось ничего другого, как бить баклуши. Бывало, придёшь утром на службу, разложишь документы, и больше делать нечего. В половине двенадцатого идёшь в столовую для чиновников высшего ранга. На обед всегда подавали горячее, немногочисленные посетители, усевшись в столовой вокруг печки, до двух часов предавались болтовне. Как же мучительно мне было находиться на службе и не знать, чем себя занять! Вечером чаще всего устраивали пирушки в "Поречье". Никаких других развлечений, кроме как пить сакэ вместе с гейшами, не было, поэтому пирушки устраивали по малейшему поводу, под любым предлогом. Только, бывало, обрадуюсь, что сегодня пирушки не будет, ан нет, не успею зажечь лампу, как уже к воротам подъезжают сани.

Через весь город Акиту протекала красивая узкая речушка. Хорошо помню, что один берег реки был высокий, там шумели на ветру старые сосны, а на противоположной стороне стояли в ряд уютные рестораны, образуя квартал, называвшийся Поречье. Одни заведения посещали служащие департамента, в других развлекались служащие из префектуры, и даже гейши делились на две партии. В то время в Аките было что-то вроде народной школы для гейш. Днём в течение трёх часов гейши полупринудительно занимались предметами, которые полагалось знать женщине, — чистописанием, аранжировкой цветов, чайной церемонией. Девушки, которые ночью, как гейши, ублажали гостей, днём, как школьницы, с раскрасневшимися от мороза щеками шли на занятия.