Читать книгу - "Подменыш - Кит Донохью"

там невредимого мальчика, рядом с которым валялся труп змеи. Оказалось, пес убил змею, вползшую в детскую, и спас малыша. Осознав ошибку, человек построил в лесу часовню в честь погибшей собаки, и к этой часовне родители относили своих «подменышей» с записками к Святому Псу: «Л Saint Guinefort, pour la vie ou pour la mort»[45].

«Эта форма детоубийства, основанная на малой вероятности выживания ущербного ребенка в будущем, — писал Макиннс, — стала частью фольклора и основой для множества мифов и легенд, распространившихся в девятнадцатом веке в Германии, на Британских островах и во многих европейских странах, а затем перенесенных эмигрантами за океан. В 1850 году в одном небольшом шахтерском городке в Западной Пенсильвании пропало одновременно двенадцать детей. Их так и не нашли, но местные предания говорят о том, что они до сих пор живут где-то в предгорьях Аппалачей.

Интересный случай, иллюстрирующий психологическую подоплеку этой легенды, связан с одним молодым человеком, назовем его “Эндрю”, который под гипнозом рассказал мне, что в детстве его похитили “хобгоблины”. Недавнее обнаружение утонувшего тела неопознанного ребенка в тех же местах может косвенным образом свидетельствовать о том, что в этих легендах есть доля истины. Этот молодой человек сообщил также, что “хобгоблины” живут небольшой общиной в лесу и время от времени крадут у местных жителей детей, чтобы занять их место. Появление мифа о “подменышах” в общественном сознании отражает подсознательный социальный протест общества против проблемы похищения и пропажи детей».

Вот ведь гад! Мало того что обманул меня, так еще и использовал мои слова против меня самого. Надстрочная звездочка над словом «Эндрю» направляла читателей к сноске внизу страницы, набранной мелким шрифтом:

«Эндрю утверждает, что он и сам был таким “хобгоблином” и жил среди них более ста лет. Он также убежден, что когда-то был ребенком по имени Густав Унгерланд, и что его родителями — немецкие иммигранты, прибывшие в Америку в девятнадцатом веке. Еще более невероятной является его фантазия по поводу того, что в прошлой жизни он был музыкантом-вундеркиндом и что, когда в конце 1940-х годов вернулся к людям, то сохранил свой талант. Его невероятный рассказ указывает на глубокие патологические проблемы развития, возможно, скрывающиеся в раннем детстве и связанные с некой психологической травмой».

Я прочитал последнее предложение несколько раз, пока его смысл окончательно не дошел до меня. Мне хотелось заорать во всю глотку, найти Макиннса и засунуть его слова ему обратно в пасть. Я вырвал страницы со статьей и бросил изуродованный журнал в корзину для мусора. «Гад! Мошенник! Ворюга!» — бормотал я, шагая между книжных полок.

К счастью, мне никто не встретился на пути, потому что я мог бы выместить на первом же попавшемся человеке свою ярость. «Я тебе покажу, патологические проблемы и психологические травмы!»

От звонка лифта я вздрогнул, как от выстрела. Двери открылись, появилась библиотекарша в огромных круглых очках: «Мы закрываемся. Поторопитесь, пожалуйста». Ее спокойный голос утихомирил меня.

Я зашел за шкаф, вложил вырванные страницы в папку для бумаг, а папку положил в пакет. Библиотекарша подошла ко мне:

— Вы не слышали? Мы закрываемся.

Я пробормотал извинения и пошел к выходу. Она проводила меня настороженным взглядом, словно видела насквозь.

На улице шел холодный дождь, Тесс, наверное, уже заждалась. Ее занятия закончились больше часа назад, и, наверное, она злится. Но ее злость была ничем по сравнению с гневом, который породило во мне творение Макиниса.

Тесс стояла на углу и держала в руке раскрытый зонт. Она шагнула мне навстречу и взяла меня под руку, а я взял у нее зонт.

— Что случилось, Генри? Ты дрожишь, милый. Ты замерз? Генри? Генри?

Она сжала мое лицо в своих теплых ладонях, и я понял, что сейчас самый подходящий момент, чтобы признаться ей во всем. Я обнял ее и сказал, что очень сильно ее люблю. Но больше не смог ничего произнести.

Глава 24

Мы стали жить в этой норе, хотя было понятно, что заброшенная шахта не лучшее место для дома. В ту зиму я впал в спячку, более глубокую, чем обычно. Просыпался раз в несколько дней, чтобы съесть что-нибудь и сделать несколько глотков воды, потом снова засыпал. С декабря по март большинство из нас находилось в таком состоянии. Жилище наше окутывала тьма, и мы в течение многих недель не видели света. Вход завалило снегом, но холод внутри стоял адский, стены покрылись наледью.

Весной мы выбрались наружу, голодные и исхудавшие. Возле нашего нового жилища почти ничего не росло и не водилось никакой дичи, потому поиски еды стали главной заботой. Бека запрещал уходить слишком далеко от шахты, так что наш рацион составляли главным образом кузнечики, личинки да чай из коры деревьев. Иногда удавалось поймать дрозда или скунса. Только теперь мы осознали, чем для нас был город.

— Эх, я бы сейчас зуб отдал, только чтобы лизнуть мороженое, — сказал как-то Смолах в конце одного из так называемых ужинов. — В городе бананы…

— Малиновый джем на горячем тосте, — мечтательно добавила Крапинка.

— Свинина с тушеной капустой, — подхватила Луковка.

— Спагетти, — начал Дзандзаро, а Раньо закончил:

— С пармезаном.

— Курево, — хмуро поглядел Лусхог на свой пустой кисет.

— Почему бы тебе не разрешить нам сбегать в город, Бека? — спросила Чевизори.

Новоявленный деспот возвышался над нами, сидя на троне из пустых ящиков из-под динамита. Обычно он подавлял любые проявления свободомыслия, но в тот раз, возможно, у него было хорошее настроение.

— Луковка, возьми с собой Бломму и Киви и отправляйтесь в город за продуктами. Постарайтесь вернуться до рассвета. Держитесь подальше от дорог и не рискуйте, — он явно наслаждался своим либерализмом. — И принесите мне пива.

Трое девчонок мгновенно вскочили на ноги и помчались к выходу. Вероятно, если бы жажда пива не заслонила Беке разум, он заметил бы странности в их поведении и увидел бы знаки, которые предвещали беду. Едва они ушли, окрестности заволокло густым туманом. В наступивших сумерках он превратился в непроницаемую мглу, скрывшую все вокруг. Уже в двух шагах не было ничего видно, и мы с тревогой ждали возвращения наших.

Когда все улеглись спать, я остался снаружи у входа в шахту. Вскоре ко мне присоединился Лусхог:

— Не переживай. Туман — это, считай, повезло. Не только они ничего не видят, их ведь тоже не видно. В худшем случае где-нибудь спрячутся и переждут.

Так мы и сидели с ним вдвоем, посреди темноты и пустоты, почти растворившись в тумане, когда