Читать книгу - "Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов"

имела уже определённого плоскостного ориентира для предпочтительного, по широкому фронту, прохода сквозь неё – проходи теперь, где хочешь, – так что достаточно было просто отметить на полу точкой положение её вертикальной оси, а швабру за неимением нужды отставить. Что Егор быстро и сладил, пока Тарарам лучом света делал шар иномирной пустоты зримым. Определённо грыжа другой стороны расширяла своё присутствие в здешней реальности. Впору было задаться вопросом критического объёма этой штуки: существует ли он, каков и что случится, если однажды объём переломной отметки достигнет? И даже преодолеет заповеданную грань? Впрочем, никто из присутствующих в зале сейчас об этом не думал. В компании не хватало немца.

По слову Тарарама Катенька включила софиты. Шар, и без того видимый лишь с удачно пойманного ракурса, исчез, и это было воистину чудесно. Взгляд рассекал пространство без помех, нигде не соскальзывая и не находя искажений в его геометрии. Чёрный зал был залит светом, предметен и пуст. Только вибрировали звонко настроенные чувства.

Егор обратил внимание, что то необычное состояние одухотворённого возбуждения, которое всякий раз охватывало его в этом месте, уже не тревожит, а напротив – приятно ему, желанно и сладко. Поделился впечатлением с Ромой. Тот посмотрел на Егора с улыбкой – глаза его сияли ясным, решительным, радостным светом.

Иначе было с Настей. Та опасалась подходить к невидимому шару близко – не подчёркнуто, но тем не менее заметно, – чем вызвала Егора на понятную, похоже, только им двоим шутку: «Помню-помню – водолеи не любят купаться». Настя смутилась таившимся между ними воспоминанием и ласково откликнулась: «Дурак». Катеньке всё, что здесь происходило, определённо было любопытно.

Принесли из кулуаров два стола и водрузили друг на друга ровно над обозначенной Егором точкой. Воздвигли у торца конструкции стремянку. По бокам установили стулья. Всё сделали, как в прошлый раз, когда сквозь линзу отважно шагнула Настя.

Тарарам быстро перекрестился, неслышно прошептал в потолок какие-то слова и твёрдо поставил на перекладину стремянки ногу.

Егор вдруг встрепенулся, зашарил по карманам, отыскал диктофон на длинном шнурке, ткнул пальцем в кнопку и, убедившись, что загорелся индикатор, набросил шнурок себе на шею.

Наконец, все были готовы.

– Можно, – разрешил Егор.

Тарарам легко взобрался на крышку верхнего стола и, не медля, не примеряясь, не собираясь с мыслями, не каясь в грехах минувшего, шагнул на самую её середину, будто на порог отчего дома, где для него уже не оставалось тайн и всё было издавна знакомо – от запахов и звуков до трещин в потолке и торчащего из косяка гвоздя. Благодаря, возможно, спокойной будничности в столь странном деле, которую своей уверенностью задал Тарарам, всё сегодня происходило несколько иначе – с каким-то твёрдым деловым настроем. Рома стоял посередине стола, ровно над меловым ориентиром, полностью заключённый в незримую сейчас сферу, и Егор понимал, что это, пожалуй, уже совсем иной эксперимент, нежели произведённые недавно с ним и Настей, – с куда более глубоким погружением в жгучую тайну, в ужас неизвестного. Он уже перетащил стремянку к противоположному краю нелепого сооружения, а Тарарам всё стоял неподвижно на одном месте, словно окутанный чарами какого-то гипнотического транса. Егор не видел поглотившей Рому волевоплощалки, но ему вдруг представилось, что этот незримый шар – огромная сферическая медуза, объявшая добычу. И она сейчас пульсирует, трясётся всей своей желейной массой, сокращается, сладострастно испуская пищеварительный сок, как самостоятельно живущий прозрачный желудок.

– Смертельный номер – выход в открытый космос без скафандра, – тихо сказала Настя, и голос её густо отозвался, прогудел в пустом зале, как шмель в банке.

И тут, будто вняв видению Егора, чёткий силуэт Тарарама чуть замутился, подёрнулся опаловой дымкой и на глазах стал подтаивать, плыть, истончаться. Казалось, Рома уже не касается ногами стола, а парит в воздухе, точно призрак. Парит и вздрагивает вместе с колеблемым шорохами жизни эфиром, словно и сам соткан из каких-то невесомых газообразных волокон.

– Да тащите же его оттуда! – крикнула Катенька и, вскочив на стул, дёрнула призрачного Рому за ногу.

Действие получилось решительным и сильным. Столы пошатнулись, Тарарам подался вперёд, потерял равновесие и, ухватившись за тянущегося к нему со стремянки Егора, вместе с ним и стремянкой с грохотом рухнул на пол. От толчка (падая, Тарарам оттолкнулся от шаткой опоры) ножки верхнего стола соскочили с крышки нижнего, и верхний стол полетел в противоположную сторону. К счастью, Катеньку с Настей он не задел.

– Ромка, милый мой, родной, любимый, цел?! – бросилась к Роме порывистая Катенька.

Тарарам был цел. Упруго, как на пружине, поднявшись на ноги, он оглядел пространство глазами, полными грозного огня, и заговорил.

Егор, забыв про боль в ушибленном локте, так и сидел на полу. Катенька, не добежавшая до глашатая нового закона, и Настя, с писком отскочившая от грохнувшегося стола, тоже замерли на месте, жадно ловя всем своим существом излучаемый Ромой смысл. «Времена сновидений, где слуги заняли место господ», – говорил Тарарам, и слова его фейерверком взрывались в головах слушавших. «Голодное чрево пьянеет от хлеба», – говорил он, и лица людей озарялись светом истины. «Танец должен сделаться работой, а работа – танцем, чтобы радость и дело стали одним», – говорил он, и чёрные стены раздвигались в даль, открывая мокрые ночные луга, усеянные палыми звёздами. «Собака не может быть свободной, но лишь бездомной – свободные собаки остались волками», – говорил он, и слова его сгоняли пелену над бездной. «Господа не воруют и не клянчат подачек. Так есть, и границы неравенств должны быть незыблемы – пытаясь понять вора, ты впускаешь вора в своё сознание», – говорил он, и в сумеречной дали заря проливала первую кровь. «Обещания следует выполнять. Так же как и угрозы», – говорил он, и не оставалось сомнений, что впредь иначе не будет.

Тарарам действительно знал, чего хотел. И если Егор излившейся из него в этом зале песней всего лишь очаровывал, ласкал и ранил, то слова Тарарама воткнули Егора в реальность, как штепсель в розетку. Закон явился. Мир дрогнул. Над городом бушевала гроза, туго набитая, как фартовая сеть рыбой, громом и молнией.

Сколько продолжалась эта пламенная проповедь, Бог весть. Все очнулись, когда во внезапной тишине в дверях раздался всхлип. Егор обернулся. На пороге зала стоял охранник и смахивал упавшую на жёлтые усы слезу. Он не мог слышать сказанного, но, как глухая от роду змея, он почувствовал дрожь засиженной мухами земли и пришёл благодарно узреть колебателя тверди.

Нагрянувший приступ был страшен. Егор, Катенька и Настя с трудом удерживали бьющегося на полу в судорогах Тарарама