Читать книгу - "Хуан-Тигр. Лекарь своей чести - Рамон Перес де Айала"

– Конечно, конечно. Вы, как всегда, правы. Ну да, я подожду. Хотите верьте, хотите нет, но я уже сейчас начинаю трусить.

Хуан-Тигр вышел на улицу и уселся за свой прилавок. Начин де Нача, продавец шапок, почесывая затылок и строя лукавые гримасы, завел с ним такой разговор:

– Я видел, какой ты был только что в лавке – будто помешанный. Если так пойдет и дальше, то отсюда тебе прямая дорога в сумасшедший дом или тюрьму. Бедняга Хуан! Я же тебя предупреждал! Что посеял, то пожнешь. Только уж больно скоро на тебя посыпались все эти несчастья. Старый муж у молодой жены – это радость сатаны! Очнись, Хуан. Послушайся меня, ведь я тебе добра желаю. Мы с тобой оба из одной стаи, оба с одной горы. друзей молодости никогда не забывают. Ты свалял дурака, женившись. Ну а теперь давай исправляй свою ошибку. Пусть эта девчонка идет в одну сторону, а ты сам – в другую. Плюнь ты на все это. Пошли со мной в Кампильин.

– Ты что, перебрал?

– Как я утром встал, так в рот и не брал.

– Ну что ты ко мне пристал? И именно сегодня, в самый счастливый день моей жизни!

– Ну ладно, старина, не сердись. Откуда мне-то знать?

Вдруг перед Хуаном-Тигром появился один из питомцев дона Синсерато. Он строил печальные гримасы, плаксиво хмурил брови и, торопливо объясняя что-то на пальцах, из кожи вон лез, стараясь, чтобы его поняли. Хуан-Тигр знаками показал ему на бумагу, чтобы он написал, о чем хочет сообщить. И немой человечек прыгающими от волнения буквами написал: «Наш отец при смерти. Он хочет вас видеть».

– Господи Иисусе! Помилуй его, Боже! – воскликнул Хуан-Тигр. – Пусть уж лучше какое-нибудь несчастье случится со мной, но только Ты пощади его, Господи! – И тут же Хуан-Тигр мысленно себя поправил: «В общем, Господи, Ты меня понимаешь. Пусть у меня, к примеру, сломается нога или я окажусь в убытке, хотя как раз теперь мне нужно копить денежки для моего сына. Ну то есть чтобы это несчастье свалилось только на меня одного, а не на Эрминию. Ты меня понимаешь, Господи, правда?»

Уходя, Хуан-Тигр заглянул в магазин вдовы.

– Если кто теперь и протягивает ноги, так это бедняга Синсерато. Он уже и шпоры нацепил, чтобы, оседлав коня смерти, скакать в мир иной. Он хочет со мной проститься.

Донья Илюминада, перекрестившись, начала тихо молиться. А Хуан-Тигр, схватив немого за руку, помчался во всю прыть. Остановились они у приюта – отсыревшего, полуразвалившегося дома. Пройдя сквозь мрачные коридоры и поднявшись вверх по скрипучим лестницам, они вошли в большую, но неуютную комнату, где стояло почти двадцать убогих кроватей, в изголовье каждой из которых был изображен черный крест. Шеренгу этих кроватей возглавляла железная койка, покрытая одеялом с порыжевшими цветочками. На ней и лежал сеньор Гамборена. Вокруг койки стояли на коленях его воспитанники, а немного в стороне – беззвучно рыдавшие глухонемые, плач которых был как вой собак, лающих на луну. А у самой кровати стояли слепые. Протягивая руки, ибо их глазами были подушечки пальцев, они щупали тело своего приемного отца, которое теперь, совершенно незаметное под одеялом, было как скелет птички. У его изголовья стоял статный, кровь с молоком священник в элегантном облачении (в рясе из тонкой блестящей шерсти со вставками под мышками, как на плаще у тореадора). Рядом суетился какой-то человечек в потрепанной одежде, чье лицо цвета сырых макарон свидетельствовало о застарелой бедности. Это был больничный фельдшер. Находился тут еще один молодой человек, со скучающим видом рассматривающий свои лакированные ботинки, – местный депутат. Как только Хуан-Тигр подошел ближе, все трое подняли брови и опустили ресницы, будто говоря: «Что поделаешь, на все воля Божья! Вы прибыли как раз вовремя». Хуан-Тигр взял ручки сеньора Гамборены в свои руки. Его кулачки были как два камушка из ручейка – такие же холодные и такие же мокрые. Дон Синсерато безмолвно смеялся смехом, каким мог бы смеяться череп. Его детские, беззащитные глазенки, погружаясь в фиолетовую тень и утопая в ней, с нежностью смотрели на Хуана-Тигра, словно посылая ему последнее «прости», которое, по мысли дона Синсеоато, должно было казаться веселым. То запинаясь, то замолкая, то задыхаясь, он наконец проговорил:

– Мои поздравления, дон Хуан. Завтра у вас день ангела. Вам вместе с супругой попировать на славу. А моей душе – туда, наверх, к ее небесному супругу, на великую трапезу. Всех вам благ, а мне – воздаяния. Но там, перед лицом Божьим, я о вас не забуду. Там, наверху, вы, дон Хуан, навсегда останетесь моим другом. Хорошо, когда есть друзья на небе. Я буду говорить с вами. А вы меня не услышите. Но вы постарайтесь прислушаться. Истина в молчании. «Внимай красноречью молчанья». Постарайтесь прислушаться. Поют ангелы. Но их не слышно.

– Брат, помолчите, – прервал его священник, нетерпеливо переминаясь. – Вам вредно говорить.

Дон Синсерато мрачно рассмеялся.

– Мой час уже пробил. Ровно в полночь. В ночь на Иоанна Крестителя. Небесная роса на лугах. Все цветы раскрываются. Пахнет раем. Все птицы славят Господа. Звенят серебряные колокольчики. Сколько красных костров – и здесь, и там, и там, и там… И тогда вся земля исполнится светом. Бог света побеждает князя тьмы. В тот час, воспарив над этими кострами (птицы будут воспевать заутреню, а каждый цветок станет благоуханной кадильницей), моя душа, освободившись от плоти, внимая поцелуям влюбленных, легкая, свободная полетит к своему бессмертному супругу, отцу бедных моих детей, которые останутся сиротами. Не забывайте о них, Хуан…

– Да, да, конечно, – с жаром поспешил отозваться Хуан-Тигр.

– И моя душа скажет так: «Супруг мой, почему ты позволяешь людям быть несчастными? Открой мне эту страшную тайну!» А Он, я слышу, мне отвечает:

«А разве ты был несчастным?» И я Ему скажу: «Я-то нет, ведь Ты сотворил меня таким ничтожным, таким малюсеньким, что мне нечего было желать для себя, и потому я был просто вынужден делать добро тем, кто еще меньше, чем я сам. Этим я и был счастлив. Но ведь у других совсем не так: Ты сотворил их здоровыми, сильными, умными, смелыми, они не могут не искать своего счастья, своего блага. И именно потому они так несчастны».

После такой длинной речи дон Синсерато впал в забытье, и все подумали, что он уже умер. Но через полчаса он открыл глаза и попытался улыбнуться. Статный священник, прижав палец к губам, знаком запретил ему говорить. Время шло. Полуденный колокол зазвонил «Ангел вопияше». Хуан-Тигр, отозвав священника в сторонку, сказал ему:

– Мне нужно срочно отлучиться. Я скоро вернусь. Как вы думаете, он еще поживет?

– Да, пока поживет. Он же сам сказал: ночью…

Пока Хуан-Тигр был у постели умирающего, донья Марикита повсюду разыскивала свою внучку. Искала она и Веспасиано, надеясь, что он поможет ей в этих поисках, пока старухе наконец не сообщили, что бродячий торговец уехал рано утром – слишком уж неожиданно и слишком странно. Сбитая с толку, все еще не догадываясь, в чем тут дело, донья Марикита кинулась в лавочку доньи Илюминады, которая с прозорливостью человека, чувствующего за собой вину (потому что она, конечно, винила в этом одну только себя), сразу же обо всем догадалась и сообщила о своем предположении старухе. Донья Марикита вынуждена была признать очевидное. Вдова Гонгора посоветовала ей идти в дом Хуана-Тигра и там дожидаться его к обеду. А встретив его, быть с ним предельно осмотрительной и осторожной, не торопясь сообщать о постигшем его несчастье. Пересекая базарную площадь, донья Марикита вопила благим матом, изрыгая хулу и проклятия на головы Эрминии и Веспасиано. Вскоре показался и Хуан-Тигр, направлявшийся к дому. Он остановился у магазина вдовы Гонгоры, собираясь сообщить ей последние новости о состоянии дона Синсерато. Донья Илюминада, как никогда бледная, прошептала, умоляюще сложив ладони: