Читать книгу - "Жизнь Арсеньева - Иван Бунин"

Из Орла я увозил одну мечту: как-то продолжить — и,насколько возможно, скорей — то, что началось в Орле. Однако, чем дальше уезжалот Орла, тем все чаще забывал о нем, глядя в окно на поля, на долгий апрельскийзакат. И вот в вагоне уже совсем сумерки, сумерки и за окнами, в этом редкомдубовом лесу, что идет слева от поезда, — голом, корявом, засыпанном рыжейпрошлогодней листвой, только что вышедшей из под зимних снегов. И я уже стою,держу свою сумку в руках, все больше волнуясь: это уже Субботинский лес, закоторым тотчас станция Писареве. Поезд предостерегающе и печально кричиткуда-то в пустоту; я спешу на площадку: как-то первобытно сыро, свежо,накрапывает дождь, перед станцией одиноко стоит товарный вагон. Поезд обходитего, и я еще на ходу соскакиваю. Потом бегу по платформе, прохожу слабоосвещенный, бесконечно печальный, затоптанный мужиками вокзал, выхожу на темныйподъезд. В круглом дворе перед ним — жалкий и грязный после зимы палисадник,чуть видная в сумраке лошаденка мужика-извозчика. Мужик этот, иногда по неделямнапрасно ожидающий седока, кидается ко мне со всех ног, восторженно соглашаетсяс каждым моим словом, готов скакать со мной хоть на край света и за все, чтоугодно — «авось, не обидите!» — и через минуту я уже покорно трясусь в егомелкой тележке: сперва по дикой и темной деревне, потом — все тише и тише — втемных, молчаливых, всему миру чужих полях, в черном море земли, за которымбрезжит в бесконечной дали под тучками на северо-западе что-то зеленоватое.Дует навстречу ночной полевой ветерок, жидкий, дождевой, апрельский, где-тодалеко — и все как будто меняя под ветром места — хлопает перепел. Мелькают втучках, в низком русском небе, редкие звезды … Опять перепела, весна, земля — имоя прежняя, глухая, бедная молодость! Дорога мучительно долга: десять верст вполе с русским мужиком неближний путь. Мужик стал тих, загадочен, пахнет избой,сухой овчиной своего вытертого полушубка, на просьбы поспешать молчит, а кактолько изволок, соскакивает с передка и ровным шагом идет с веревочными вожжамив руках рядом со своей едва плетущейся кобыленкой, лицо отворачивает… Привъезде в Васильевское казалось, что уже глубокая ночь: нигде ни огня, всебезжизненно. Глаз привык к темноте и хорошо видно каждую избу, каждую голуюлозинку перед избой на той широкой улице, по которой въезжаешь в село; потомвидишь и чувствуешь спуск в апрельскую сырость низменности, влево мост надрекой, а справа дорогу вверх, к неприветливо чернеющей усадьбе. Чувства опятьочень острые:

как все страшно знакомо и вместе с тем ново — этой своейвесенней деревенской чернотой, убожеством, равнодушием! Мужик совсем омертвел,тащась на гору. Вдруг там, из-за сосен палисадника, блеснул в окне огонь. СлаваБогу, еще не спят! Радость, нетерпение — и мальчишеский стыд, когда наконецтележка останавливается возле крыльца и надо слезать, отворять дверь вприхожую, входить и видеть, как тебя с улыбкой рассматривают…

Из Васильевского я ехал на другой день верхом, под тихим исветлым утренним дождиком, который то переставал, то опять сыпался, среди пашени паров. Мужики пахали и сеяли. Пахарь, босиком, шел за сохой, качаясь,оступаясь белыми косыми ступнями в мягкую борозду, лошадь разворачивала ее,крепко натуживаясь, горбясь, за сохой вилял по борозде синий грач, то и делохватая в ней малиновых червей, за грачом большим, ровным шагом шагал старик безшапки, с севалкой через плечо, широко и благородно-щедро поводя правой рукой,правильными полукружиями осыпая землю зерном.

В Батурине было даже больно от той любви, радости, с которойбыл встречен я. Больше всего поразила меня даже не радость матери, а радостьсестры, — я не чаял такой прелести любви и радости, с которой она,выглянув в окно, кинулась ко мне на крыльцо. И как она была прелестна вся —своей чистотой, юностью, как невинна, свежа была даже своим новенькимплатьицем, в первый раз надетым в этот день ради меня. Очаровал меня и дом —своей старинной прекрасной грубостью. В моей комнате все было так, точно ятолько что вышел из нее: все на тех же местах, — даже та наполовинусгоревшая сальная свеча в железном подсвечнике, которая осталась на письменномстоле в день моего отъезда зимой. Я вошел, посмотрел кругом: черные образа вуглу, за старинными окнами с цветными верхними стеклами (лиловыми игранатовыми) видны деревья и небо, — кое где голубеющее и сыплющее мелкимдождем на зеленеющие ветви и сучья, — в комнате все несколько сумрачно,просторно, глубоко … потолок темный, деревянный, гладкий, из таких же темных,гладких бревен и стены… гладки и тяжки круглые отвалы дубовой кровати …