Читать книгу - "Женский клуб - Това Мирвис"

Теперь, свыкнувшись с мыслью, что Йосеф остается в Мемфисе, мы не понимали, как вообще могли его куда-то отпускать. Все, что он мог получить в ешиве, точно так же мог дать ему отец. И смиху тоже. Он бы стал помощником раввина в синагоге. И ездил бы на выходные в Нью-Йорк на шидух[12]. Нашел бы себе невесту и привез сюда. Потому что здесь был его дом, здесь было его место.

10

Прошло несколько месяцев, и мы уже с трудом могли припомнить, какой была наша община без Бат-Шевы. Она так вросла в нашу жизнь, что казалась неотделимой ее частью. Она даже разговаривать начала, как мы, протяжно, на южный манер. Никто не мог точно сказать, когда это произошло; ее речь едва уловимо менялась день ото дня. Но спустя несколько месяцев перемена стала очевидна. Ее легко можно было принять за коренную мемфийку.

Аяла тоже влилась в общину. Теперь она запросто носилась по улице вместе с другими детьми. Всегда приходила к нам поиграть, чувствовала себя как дома в наших гостиных и кухнях. При каждом случае мы помогали Бат-Шеве с Аялой: забирали из школы, если Бат-Шева задерживалась, звали поужинать, не отпускали без свитера, когда на улице холодало. И поэтому привязались к Аяле больше, чем к другим знакомым детям; мы испытывали чувство материнской гордости от того, что так участвуем в ее воспитании.

Разумеется, бывали моменты, напоминавшие нам, что Бат-Шева не из наших. Она по-прежнему одевалась более вызывающе, чем мы, чересчур громко пела в синагоге, держалась чересчур свободно и говорила вещи с не свойственной нам прямотой. Но мы напоминали себе, что наша непохожесть свидетельствует лишь о том, как далеко вперед она ушла. Раввин говорил нам, что евреи, рожденные в вере, никогда не достигнут тех высот, что люди, пришедшие к еврейству сами: те всегда будут видеть дальше, словно стоят они на наших плечах. Даже когда мы соблюдаем кашрут и субботу, мы делаем это не по собственному выбору.

Не к кому-нибудь, а к Бат-Шеве обратилась Рена Рейнхард, когда ситуация с мужем стала совсем невыносимой, примирением даже не пахло и развод был неминуем. Она пришла к Бат-Шеве домой и излила ей душу. Ей не было неловко, что она как будто слишком много жалуется, она не волновалась, что Бат-Шеве опостылит вечно выслушивать про ее несчастья. Бат-Шева сочувствовала и не осуждала. Она напомнила Рене, что у нее есть выбор, что она сама может решить, хочет ли развестись, и община в любом случае поддержит ее.

Когда у Леанны Цукерман разладились отношения с родителями мужа, когда стало казаться, что она совершенно утратила всякую самостоятельность, она пришла за советом к Бат-Шеве. И призналась, что уже не понимает, кто она и что, и Бат-Шева говорила, как важно найти в себе некую точку, своего рода уголок, где ты существуешь наедине с собой. Она убедила Леанну чем-нибудь заняться, записаться на лекции в Мемфисский университет, может, даже доучиться и получить диплом бухгалтера, найти работу, приносящую радость, – не потому что от нее этого ждут, но потому что ей и только ей этого хочется.

Вечер после субботы теперь неизменно заканчивался у Бат-Шевы, потому что нам прискучили наши обычные разговоры. Мы снова и снова просили рассказать, как она пришла к иудаизму, – ничто не увлекало нас больше истории о том, как она брела по улице Нью-Йорка и вдруг наткнулась на синагогу. Мы расспрашивали ее, вправду ли так хорош «Макдональдс», как изображают в рекламе, похожа ли хоть немного наша пицца с салями на настоящую, отличаются ли пятничные телепередачи от программ в остальные дни недели. Наши вопросы о внешнем мире не кончались, и Бат-Шева отвечала со всей прямотой: больше всего ей не хватает мексиканской еды, и нет, наша пицца даже рядом не лежала, а расстаться с пятничными передачами ей уж точно ни капли не жаль. Слушать рассказы Бат-Шевы про жизнь, из которой она пришла к нам, было все равно что смотреть из окна туда, где мы никогда не побываем.

Когда требовалось придумать декорации к спектаклю в детском саду, на Книжной ярмарке, к Десятому ежегодному спагетти-ужину в итальянском стиле, мы обращались к Бат-Шеве. Она не хотела официально вступать в Женский клуб помощи – например, на должность ответственного за художественное оформление или сопредседателя по дизайну, – но всегда с готовностью помогала – так она ощущала свою причастность общинной жизни. Стоило нам описать суть проекта, как она засыпала нас идеями, и голос ее дрожал от возбуждения, когда она рассказывала, как можно превратить спортзал в маленькую Венецию для спагетти-ужина, как на Книжную ярмарку дети могут переодеться в своих любимых героев.

Бат-Шева так много делала для нас, что мы тоже хотели сделать что-нибудь для нее. Мы пеклись о ней, как будто она была нашей родной дочерью. Что, если она больше не выйдет замуж? Что, если останется одна на всю жизнь? Мы старались не наседать. Лишь упоминали, что в Ноксвилле планируется уик-энд для еврейских одиночек, может, ей это интересно? Или что в газете «Jewish Press» на последних страницах очень много объявлений. Мы их просмотрели, ну просто из любопытства, и знаете что – там очень даже попадаются достойные внимания мужчины. Но Бат-Шева не проявляла никакого интереса. Она смеялась над нашими попытками и говорила, что сама о себе позаботится. Что только нас раззадоривало. Было ясно, что ее замужество возможно, только если мы возьмемся за дело.

Как-то вечером в субботу несколько человек собрались у Хелен Шайовиц. У ее дочери Тамары, слава тебе господи, на неделе была помолвка, и разговоры велись только о свадьбах да браках.

– Его зовут Джошуа Кальб, он из прекрасной семьи из Майами, учится на юриста и очень хорош собой. Свадьбу мы планируем отпраздновать в мае, в отеле «Пибоди», и цвета выбрали персиковый и золотой, – сообщила Хелен.

Тамара была единственной дочерью, и Хелен ждала этого события всю свою жизнь. Когда женились двое ее сыновей, свадьбы устраивались не в Мемфисе. Там она ничего не решала – по правилам, как мать жениха, она должна была одеться в цвет слоновой кости, прикусить язык и развязать кошелек. Но в этот раз заправлять всем будет она сама. Забот вокруг свадьбы хватило бы на год, но у