Читать книгу - "Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е - Дмитрий Быков"

Тут Исайка Чужачок облизал кончиком языка дырку рта, закинул назад со лба сбившуюся шевелюру, победоносно осмотрел всех нас, потом дрыгнул ногой и стал продолжать:

— Новая любовь — это свободная связь на основе экономической независимости и органического влечения индивидуумов противоположного пола…

— Фу! — как паровоз, вздохнула Зинка. — Мне даже жарко стало, а он знай все врет.

И, столкнув с груди Федькину голову, крикнула:

— Ты что, Исайка, по книжке жаришь, а?

— Да, что-то уж больно гладко, — кладя опять на грудь Зинке голову, протянул Федька.

Чужачок продолжал:

— Любовь красивая, свободная, с полным сознанием существования своей связи только до тех пор, пока есть необходимость друг в друге, здесь нет и капли насилия; ведь марксизм говорит: сознание необходимости — это и есть свобода. Здесь люди дополняют друг друга, и только из этого сочетания может получиться полный человек. Но как только эта гармония нарушена, как только появились диссонансирующие нотки, связь должна быть разорвана, так как в противном случае она превращается в насилие одного пола над другим. Следует ли страшиться этого разрыва? Нет и нет. Это будет случаться с неизбежностью, потому что в процессе жизни от перемены занятий, работы, от перемены научных изысканий, заинтересованности в том или ином виде искусства и т. д., одним словом, когда человек увлекается новой деятельностью, и когда его захватил интерес к чему-либо из другой области, и когда он, живя в «иных» условиях, встречает женщину-товарища (или обратно) по делу и по взглядам, у них появляется общий интерес, они стали более дополнять друг друга и этим самым устанавливается «новая связь», а первая разрушается с полным сознанием необходимости этого разрыва…

— Здорово жаришь, — вздохнул Алешка и вытер лицо, — даже в пот бросило. Откуда это ты, Исайка, содрал: неужели это все ты брешешь из собственной головы?

Исайка остановился, дрыгнул ногой, закинул кивком головы со лба шевелюру, облизал губы, в уголках которых от быстрого говорения набилась пена и белела, как творог, взглянул кофейными глазками и недовольно проговорил:

— Конечно, не из твоей.

— Не поверю, не поверю, — добродушно возражал Алешка, — уж больно ты, Исайка, жарил нынче хорошо, даже свой акцент потерял.

— И верно, — захохотал Андрюшка. — Ты совершенно, Исайка, потерял в себе нацию, — и он обратился к Рахили: — Правильно я говорю али нет?

Рахиль показала мелкие зубы.

— Хе-хе. Я тоже так думаю.

Чужачок дернул ногой, низко наклонил голову, так что шевелюра отстала от головы, повисла в воздухе, и проговорил:

— Я интернационален, а потому не только в любви, а и в общих вопросах хорошо разбираюсь. А в городе Полтаве меня маленьким Троцким называли… А что касается пола…

— Какого пола? Ведь ты же стоишь на столе, — засмеялся Володька, — а впрочем, черт с тобой, жарь, но только поскорее!

— Я его изучал, — начал было Чужачок, но его опять перебил Алешка:

— Наверное, на практике.

Шурка громко захохотала и обратилась ко мне:

— Танька, по этому вопросу просим тебя ответить.

— Он совершенно не способен, — ответила за меня Ольга и крикнула мне: — Танька, верно я говорю?

— Я ничего общего с ним пока не имею, — крикнула я и обратилась к Исайке: — Кончил?

— Итак, — начал Чужачок и дрыгнул ногой, — новая любовь — это есть раскрепощение женщины и союз на принципе свободного самоопределения полов. Другие скажут, что новая любовь безнравственна, но ведь, как известно, всякая мораль классовая, а потому и безнравственная она только с буржуазной точки зрения. Каковы же проявления новой любви?…

— Андрюшка, — взвизгнула Шурка и звонко ударила его ладонью по голове, — куда тебя черт занес?

— Я ничего, я только хотел руку положить, а то уж больно просвечивает, — оправдывался Андрюшка.

— Дылда, даже газ прорвал, да еще на таком месте, как я теперь плясать буду, а? — ругалась Шурка.

— Ольга, чего ты не смотришь, а? А то, ей-богу, отобью.

— Новая любовь, — выкрикнул Исайка и погрозил Шурке пальцем, — появляется как тать^[3], она всегда с нами, это истинное чувство, не оставляющее нас никогда, а только проявляющееся в различных формах. Непосредственному проявлению их мешают людская косность, предрассудки, укоренившиеся привычки как наследие буржуазной культуры. Отбросьте же старые формы любви, мешающие проявлению новой истинной любви. — Тут Исайка дрыгнул ногой, вытянулся, еще раз дрыгнул ногой, затем гордо выпятил куриную грудь, вскинул тощее, похожее на челнок лицо, поднял руку и многозначительно проговорил:

— Женщины, вы первые должны быть сторонниками и проводниками новой свободной любви, так как вам нечего терять, кроме своих цепей.

— Браво! Браво! — кричали ребята и девушки. Исайка вытер лицо и под гром аплодисментов спрыгнул со стола.

— А все-таки ты, Исайка, дурак порядочный, — сказал добродушно Алешка и вытащил из-под стола кулек, потом стал из него вытаскивать бутылки и ставить их на стол. Чужачок вытянул необычайно красный нос и склонил голову:

— Это почему?

— Отстань. Но кто же, милый мой Исайка, говорит по такому глупому вопросу, да еще больше часа? Так говорят только дураки, вроде тебя. — Исайка обиженно отошел от Алешки. Шурка встала с дивана, вылезла из-за стола и, заломив руки за спину, стала ходить по комнате. Остальные, глядя на Шурку, тоже вылезли из-за стола и стали шумно толпиться по комнате. Только я и Петр остались на своих местах. Петр сидел все так же неподвижно, как и во все время речи Чужачка, и смотрел на свои колени. Его лицо сейчас было бледно и грустно. Я повернулась к нему и спросила:

— Ну, как вам речь Чужачка? Отчего вы так мрачны? — Он поднял голову, взглянул на меня. Я посмотрела в его грустные голубые зрачки. Он выдержал мой взгляд, а когда я оторвала от его глаз свои, он спокойно сказал:

— Неужели вам нравятся такие хлыщи, да еще начиненные такой пошлостью? — На это я ему ничего не ответила, так как ко мне подошла Ольга под руку с Рахилью. Ольга, глядя на Рахиль, сказала:

— Неужели мы нынче не устроим афинскую ночь?

— А мне страшно хочется покурить «анаша», — сказала жеманно Рахиль и судорожно затряслась всем своим телом.

— Мне тоже, — ответила я и взглянула на Ольгу, — вы разве не достали?

Через каких-нибудь полтора часа почти все, за исключением Петра, который, сколько его ни просили сесть за стол и за компанию выпить, остался на своем месте, были довольно навеселе, шумно смеялись, спорили, кричали. Я тоже была совершенно трезвой — я побаивалась за Петра, хотя, как оказалось впоследствии, все мои опасения были неосновательны, так как Петр держал себя очень хорошо, а также и остальные ребята.