Читать книгу - "Екатерина Воронина - Анатолий Рыбаков"

– Коля, Сережа, – просила Соня, – ну спойте еще что-нибудь, спойте.

Но Николай не любил похвал, не любил, когда его просили спеть еще. Наклонясь к Сутырину, сказал:

– Выдь, Сережа, в спальню. Разговор есть.

– Насчет Клары слыхал, нет? – Николай плотно закрыл за собой дверь.

– Слыхал, – нехотя ответил Сергей, предчувствуя один из тех нравоучительных разговоров, на которые был падок его приятель.

– Ну и что?

– Сколько веревочке ни виться…

– Может, разговоры, не знаю, – нетерпеливо перебил его Николай. – Восемь тысяч недостачи, могут в тюрьму упрятать.

– Вполне свободно.

– Так ведь и тебе позор и сыну.

– Я с ней семь лет не живу, а сын за родителей не в ответе.

– Она тебе законная жена.

– Воровать не заставлял. Сам знаешь, из-за этого из дома ушел.

– Ушел, не ушел, об этом никто не знает. Муж ты ей – значит, и за нее и за семью отвечаешь.

– Отвечать будет тот, кто делал дела, – возразил Сутырин. – К чему ты разговор затеял? Если бы я и хотел, то все равно помочь тут нечем. А я, честно говоря, и помогать не хочу. Хватит! Хотела своим умом жить – пусть живет.

– Разводиться надо было, – жестко произнес Николай, – а не в кусты прятаться. Не развелся вовремя – поправляй теперь, иначе позор тебе на всю жизнь: жена судимая. И Алеше тоже.

– Что я могу сделать? – пожал плечами Сутырин.

– Может быть, деньги надо внести, может, еще что.

– Откуда у меня такие деньги?

– Не знаю… не знаю… Поговорить надо с ней, совет подать, пока не посадили еще.

– Не пойду я к ней, – мрачно произнес Сутырин, – не о чем нам говорить.

– Дело твое, – холодно сказал Николай, – только я тебе вот что скажу: из одного капкана ты не выбрался, а в другой попадаешь.

– В какой такой капкан? – усмехаясь, спросил Сергей, отлично понимая, о чем говорит Ермаков.

– Сам знаешь.

– А все-таки?

– Я про Дусю твою распрекрасную говорю.

– А что Дуся? – с вызовом спросил Сутырин.

У него сжалось сердце в предчувствии того, что скажет сейчас Николай. Он хотел и в то же время боялся услышать это.

– А то, я тебе по дружбе говорю, Серега: брось! Не пара она тебе. По себе дерево руби.

– Слыхали.

– Для тебя она человек новый, – безжалостно продолжая Николай, – а мы ее в порту давно знаем, знаем, кто она есть.

– А я и знать не хочу, – произнес Сергей, чувствуя, что Николай скажет сейчас что-то ужасное и отвратительное, и по-прежнему желая и боясь это услышать.

– Не хочешь – как хочешь. Только уж потом на меня не пеняй. Хотел предупредить – сам не позволил. Будешь локти кусать, как из одной истории в другую попадешь.

– Ну говори, чего знаешь, – улыбнулся Сутырин.

Его тон, беззаботный и иронический, оскорбил Николая. С холодной жестокостью, которая пробуждалась в нем в такие минуты, он сказал:

– Ты у нее спроси, сколько она мужиков до тебя сменила, здесь, на участке. И про Ляпунова, бригадира, и про других.

– А я это знаю, – спокойно ответил Сутырин, чувствуя биение собственного сердца, пытаясь справиться со своим дыханием.

То, что сказал Николай, поразило Сергея. Его смутные подозрения стали фактом. Вся интимная сторона его и Дусиной жизни, ласки, милые особенности, все, что казалось принадлежащим и известным только ему одному, теперь было осквернено прикосновением чужих рук.

Он тут же ушел от Ермаковых, сославшись на необходимость быть на теплоходе. Он хотел видеть Дусю и высказать ей все. Пусть знает, пусть не думает, что сможет дальше его обманывать. А она обманула его вдвойне: он потерял не только любимую женщину, но и человека, в котором видел прибежище от неприятностей, чинимых ему Кларой. Та хоть соблюдала себя, а эта открыто, при всех, никого не стесняясь… С бригадиром жила, чтобы на работе поблажку иметь, не могла найти себе в другом месте. Может быть, и сейчас бывает с ним. По старой памяти. Ведь видятся-то каждый день. И этот, другой, посмеивается над ним.

Он увидел Дусю выходящей из ворот участка. Все в ней было ему дорого – каждая черта, каждое движение. Когда она увидела его, озабоченное выражение, которое было у нее на лице, сменилось удивленным и радостным. Верно, подумала: из-за нее ушел из гостей.

Они пошли рядом.

– Сегодня триста тонн перегрузила, – сказала Дуся, беря Сутырина под руку.

То ли из-за темноты, то ли потому, что была увлечена своими мыслями, она не замечала его состояния.

Сутырин знал, что Дуся выдвигается в первые крановщицы порта, и чувствовал: она это делает для него, хочет, чтобы он гордился ею, чтобы знал: она тоже не последний человек здесь. Раньше он увидел бы в ее словах нечто трогательное и доверительное, теперь увидел только ложь: боится разговора, хочет показаться лучше, чем есть, ложным спокойствием прикрывает смятение души.

– Вагоны шли хорошо, да и грузчиков бригада попалась хорошая, – добавила Дуся.

Не глядя на нее, он спросил хриплым голосом:

– Чья бригада? Ляпунова?

Ее рука дрогнула, встревоженный взгляд скользнул по его лицу. Он увидел ее расширенные зрачки и выражение страха в них и понял, что Николай рассказал правду.

– Нет, Курочкина.

– Ах, Курочкина… Жалко… Ляпунов подсобил бы… По старой памяти…

Она опустила руки и шла молча, не поднимая головы. Он грубо сказал:

– Что ж молчишь? Рассказывай!

– Что я тебе расскажу, – устало проговорила она, – сам знаешь.

Он остановился и повернулся к ней:

– Да, знаю, все знаю.

Он думал, что она будет оправдываться, выкручиваться, защищаться. Он заранее злорадствовал при мысли, что уличит ее, припрет к стене, но ничего этого не было. В ее молчании он не чувствовал ни раскаяния, ни покорности.

Тогда Сутырин решил уничтожить се презрением. Пусть не думает, что он ревнует ее.

– Мне, конечно, наплевать. Ты мне не жена, я тебе не муж. Только посоветовать хотел: делай так, чтобы люди не видели.

Так-то правильнее. Не о чем им разговаривать. Теперь все! Все кончено!

– Ну, мне сюда, – сказал он, когда они дошли до поворота.

Она прижалась к нему, спрятала голову на его груди. Пытаясь оторвать ее от себя, он схватил ее за руки. Но она крепко держалась за него, и оп вдруг с болью и страстью почувствовал ее тело, такое знакомое ему и родное.

– Умру я без тебя, Сереженька, – тихо сказала Дуся, и опять он не услышал в ее голосе ни слез, ни мольбы, ни раскаяния.