Читать книгу - "Обагренная кровью - Николай Иванович Ильинский"

губу от досады: строя у него, как ни старался, не получилось.

— Я помню, мужики, — начал Пантелеймон издалека, — когда наш конный отряд прямо из Великомихайловки прискакал в ваше село…

— Кому что, а курице просо!..

— Опять про Великомихайловку!..

— Еще Махно вспомнит! — шептались собравшиеся.

— Ох, и хитрые вы, черти! — как-то весело сказал Жигалкин. — Коней-то своих в степь угнали, скрыли от нас…

— Когда это было!..

— Кто вспомнит, тому глаз вон!..

— Мы не от красных прятались, — громко ответил Жигалкину Афанасий Фомич, который для призыва не годился по возрасту, а пришел со всеми проводить в армию односельчан и, главным образом, сына Александра. — Мы от белых лошадей прятали…

— Ладно, ладно, — снисходительно сказал Пантелеймон, — дело прошлое, но наяву прятали вы и от красных… Сегодня, мужики, другое время настало, другой враг появился у наших ворот… Свирепый!.. Это вам не белые, у тех хоть самолетов и танков не было, а немцы уже бомбят Киев, Минск, другие города и села… Проливается кровь наших людей… Надо идти, мужики!.. И вы, бабы, плачьте, но помните: если придут сюда фашисты, то плакать будете другими слезами — кровавыми… Хотя до этого не дойдет, враг будет разбит, бои будут вестись на его территории, а к нам немцам не дотянуться — руки коротки!.. Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович, товарищ Ворошилов Климент Ефремович и… — Жигалкин сделал ударение на букве «и», затем, глубоко и шумно вдохнув в себя воздух, продолжал: — И товарищ Буденный Семен Михайлович не забыли, как они срубали, как кочаны капусты, головы деникинцам и врангелевцам… Так и теперь будет, товарищи мужики и бабы…

К Федулу, который держал через плечо на веревке тяжелую, с цветными заплатками сумку, придвинулся Егор. Толкнул его в бок.

— Федул, ты уж того… — Он виновато поглядел на Федула. — На войну уходишь… Прости за то…

— А! Не до обид теперя… Кабы ты посильнее меня огрел, чтобы я насовсем оглох, то не взяли бы глухого в армию… А то итить вот надо… А тебя не берут?

— Еще нет, — вздохнул Егор. — Анады меня сама Лидия Серафимовна в больнице осматривала… Да! Нашла в грудях хрипы… Уколола раз и порошков дала, сказала, что хоть ты и единоличник, но я тебя вылечу. … Послезавтра у меня срок опять в больницу… Теперь уж хрипов не найдут… Нет!.. И я пойду за вами, а хотелось бы вместе, гуртом со своими — оно не так страшно…

— Бог даст, свидимся, Егор Иванович. — Федул поправил на плече сумку. — А вон и Митька с гармошкой…

Запыхавшийся гармонист подбежал к собравшимся и развернул меха, обтянутые внутри цветной материей. Заиграл нечто похожее на марш. Все поняли: наступил момент прощания. Игнаток крепко поцеловал свою Параньку, затем суетливо растолкал мужиков и парней по рядам, вышел вперед и рукой позвал к себе Митьку.

— Впереди со мной будешь… Играй веселей!.. Чтобы в ногу… так идти спорнее…

Заголосили, запричитали бабы. Танька, которая все время порывалась добраться до Александра в толпе, но все не решалась, помахала теперь ему снятым с головы платком, а другую руку приложила к губам, чтобы не видели люди, как они кривятся от беззвучного плача. Александр издали кивнул ей головой: держись, мол!

Под музыку показывая строевой шаг, Игнаток повел призывников от сельсовета дорогой, огибающей высокий пригорок и покрытой мелкой горячей меловой пылью, через Подгорное, дальше через Слободку в Красноконск. Вплоть до призывного пункта Митька, до боли натирая плечо ремнем, играл вначале только ему известный марш, после знакомые всем песни вроде «Катюши», «Кто его знает», «Провожанье» и других мелодий. А когда, наконец, добрались до военкомата, где уже было множество народа из других сел, он вдруг заиграл плясовую и все лихо пошли в пляс, поднимая клубы пыли. И только когда начались перепись и сортировка призывников по гражданским и военным специальностям, Митьку с миром отпустили домой.

К столу, покрытому красной шерстяной материей, за которым сидел работник военкомата, в военной форме, худой, с длинной шеей и страусиной головой на ней, мобилизованные подходили по очереди. Им задавали вопросы, главным образом интересуясь, в каких войсках те служили в молодости. Бывшему пехотинцу писали «в пехоту», артиллеристу — «в артиллерию», кавалеристов, которых оказалось большинство, опять же списывали в пехоту и лишь редко кого оставляли в кавалерии.

— У нас хватает красных казаков на Дону и на Кубани. — Обладатель длинной шеи сверкал очками. — Там формируются кавалерийские части. Нынешняя война не кавалерии, а танков и самолетов, так что ступай в пехоту…

И люди покорно шли туда, куда их направляли.

— Ваша профессия? — Работник военкомата взглянул на стоявшего перед Федулом человека, очень похожего на него самого: в очках, худого, высокого, и недовольно поморщился.

— То есть моя? — Тот снял очки, дыхнул на них и привычно протер запотевшие и запыленные стекла пальцами. — Я — печатник…

Военный долго думал, в какой листок сунуть фамилию этого тщедушного типографского работника, и, ничего оригинального не придумав, решил:

— Пока в пехоту, а там видно будет, может, какую газету выпускать станут, вот тогда вы и пригодитесь…

Настала очередь Федула. Печатник отошел в сторону. Федул шагнул к столу.

— Я тоже бычатник, — не дожидаясь вопроса, представился плохо расслышавший название профессии человека в очках Федул.

— То есть?! — Взгляд работника военкомата отражал невероятную усталость и недоумение.

— Это Федор Савич Кряков, он у нас в колхозе за быками смотрел, потому и назвался бычатником, — объяснил за Кракова Александр, который стоял за спиной Федула.

— Смотрел, смотрел, — подтвердил Кряков.

Далее в анкете стоял довольно каверзный вопрос, соответствующий духу времени: был ли за границей, где и когда? Прежде всего, это относилось к тем, кто в годы минувшей войны побывал в плену, содержался в лагерях Австрии, Венгрии, Чехословакии или Германии. Но теперь этот вопрос задавали всем, всех стригли, как говорится, под одну гребенку. Военный сдвинул на лоб пилотку и почесал затылок: стоит ли все же спрашивать у колхозного бычатника, бывал ли он в Вене и Праге? Как-то даже неловко, но порядок есть порядок и, если написано, то спросить все равно нужно. И он вяло спросил:

— За границей где-нибудь и когда-нибудь были?

— Был, — неожиданно, но твердо ответил Федул.

Страусиная голова округлила глаза, которые стали больше очков, и громко шмыгнула носом.

— Где?!

— У Муховки…

— О, черт! — Работник военкомата стукнул кулаком по столу.

Подошли другие военкомовские: всем стало интересно посмотреть на это представление.

— Муховка — это соседнее с нами село, — опять стал пояснять Александр, давясь от смеха. — Ну, что, если Федул… то есть Федор Савич, —