Читать книгу - "Лавиния - Урсула К. Ле Гуин"

каймой и обгорелым углом и побежала будить отца, но оказалось, что он уже встал и был почти готов. Он ничего не спросил у меня – ему и так было ясно, зачем я так рано прибежала к нему и куда собираюсь идти с ним вместе. Дранк и еще двое пожилых помощников отца помогли нам собрать все необходимое для ритуала. Я отнесла чашу с сакральной соленой пищей на двор возле конюшни, где надо было выбрать жертвенных животных. Здесь толпились целые стада, пригнанные из хозяйств, опустошенных сражениями. Мы выбрали подходящую жертву. Пора было идти к жертвеннику.

Воины, стоявшие на страже, открыли для нас ворота, приветствуя царя стуком мечей по щитам. Но когда они хотели затворить за нами ворота, Латин остановил их, сказав:

– Не надо. Пусть ворота города остаются открытыми! – И быстрым шагом пошел вперед, ведя нас за собой и держа свой дубовый скипетр, точно копье. Широкая красная кайма на его тоге казалась очень яркой в лучах зари.

Наше войско уже выстроилось в боевом порядке – спиной к городской стене, лицом к земляному валу и внешнему краю оборонительного рва. А на противоположной стороне небольшого поля, некогда заботливо возделанного, а теперь вытоптанного и превращенного в пыль, строили свои войска троянцы, греки и этруски. Пространство между армиями было подвергнуто люстрациям{62} и отмечено вехами как священная территория, а в центре поля был возведен земляной алтарь. Старики-горожане суетились возле этого жертвенника, подбрасывая дров в очаг, сложенный рядом.

Латин, широко шагая, подошел к алтарю, простер перед собой руки ладонями вверх и медленно поднял их к небесам. Юный Кес, наш «соляной мальчик», уже стоял наготове со свежесрезанным куском дерна, который аккуратно подал царю, а уж тот возложил его на алтарь. И как раз в ту минуту, как первые лучи солнца осветили восточные холмы, Эней, покинув свое войско, прошел через луг и остановился напротив Латина по другую сторону алтаря. Все происходило так, словно было заранее спланировано и сотню раз отрепетировано – то есть именно так, как и должно было происходить!

Вместе с Энеем к алтарю подошел и его сын Асканий, но он остановился чуть дальше, позади отца. И Турн тоже вышел на поле, остановившись позади Латина. Эней был в чудесных доспехах, а в руках держал тот самый щит, с которым я познакомилась впоследствии. На гребне его шлема красовался султан из красных перьев, похожий на красное облако над жерлом действующего вулкана. Турн выглядел не хуже – в великолепных бронзовых с позолотой доспехах, с пышным белым султаном, колыхавшимся на утреннем ветру. Его сестра была с ним рядом, как всегда закутавшись в свое серое покрывало. Мы с отцом стояли, набросив на голову краешек тоги.

Покосившись назад, я увидела, что стены и крыши Лаврента черны от облепивших их людей. Женщины, мужчины, дети – все хранили молчание; и воины обеих армий тоже стояли молча.

Я подошла к отцу и протянула ему чашу с жертвенной пищей. Он взял немного и посыпал ею жертвенных животных – белого поросенка и тонкорунную белую овцу-двухлетку. Затем я поднесла священную пищу Энею, и он принял ее в сложенные лодочкой ладони. Впервые я находилась так близко от него и видела, какой он большой и сильный, состоящий, кажется, из одних костей и мускулов. Его красивое, загорелое до черноты лицо выглядело усталым, исхлестанным непогодой и отмеченным тяжкими переживаниями. Да, это был тот самый человек, которого я знала, знала давно, еще с тех пор, как мой поэт впервые произнес его имя на лесной поляне в Альбунее. И я осмелилась поднять глаза и посмотрела ему прямо в лицо, и он, возвышаясь надо мною, ответил мне таким же прямым взглядом. И я поняла, что он меня тоже узнал.

Затем Эней отвернулся и стал посыпать священной пищей жертвенных животных. А я подала отцу небольшой ритуальный нож, который всегда ношу с собой, и он, осторожно срезав немного шерсти со лба поросенка и овцы, вернул мне ножик, и я протянула его Энею. Тот тоже срезал немножко поросячьей щетины и несколько овечьих завитков и вернул нож мне. Затем они оба шагнули к горящему огню и бросили туда приношение. Кес принес на подносе кувшин с вином и старинные серебряные чаши, наполнил чаши до краев и подал каждому из правителей. Сперва Латин, а затем Эней окропили вином зеленый дерн на алтаре, совершая либатий, и мой отец тихим певучим голосом стал произносить слова молитвы, взывая к силам земли, к повелителю времени{63} и духам – покровителям этих мест. Эней с суровым и торжественным видом слушал его.

Все это время со стороны городских стен не доносилось почти ни звука. Разве что заплачет ребенок где-нибудь на городской крыше, или звякнет бронзовый доспех, когда воин переступит с ноги на ногу, или где-то в ветвях дерева защебечет птичка. И в этой благословенной тиши в светлеющих небесах все сильнее разгоралась заря.

Закончив молитву, отец сделал пару шагов назад, а Эней вытащил свой меч. И в царившей вокруг тишине шелест бронзы по прочной коже ножен показался мне оглушительно громким.

Подняв меч над алтарем, Эней торжественно провозгласил:

– Пусть свидетелями мне будут это солнце и эта земля, которой я достиг, испытав столько страданий. Пусть свидетелями мне будут Марс, что правит войной, эта река и небо над нею и это море, омывающее берега Лация. Если победителем станет Турн, то мои люди признают свое поражение и уйдут отсюда в город Эвандра, а мой сын навеки покинет эту землю и никогда не вернется сюда, чтобы воевать с вами. Но если случится так, что победа будет дарована мне, я не стану подчинять себе италийские племена и не стану предъявлять свои права на трон Лация. Пусть оба наши народа останутся свободными и поклянутся жить в вечном мире друг с другом. Со мной на эту землю придут и мои боги. А Латин, став моим тестем, сохранит свой меч и свой трон. Троянцы же построят себе новый город. И Лавиния даст ему свое имя.

При этих словах он посмотрел прямо на меня – без улыбки, но лицо и глаза его были ясными и светлыми. И я ответила на его взгляд и один раз, почти незаметно, кивнула в знак согласия.

Завершив свою речь, Эней опустил меч и убрал его в ножны. Теперь была очередь моего отца; он приблизился к алтарю, поднял над ним свой тяжелый дубовый посох и торжественно произнес:

– Теми же высшими силами клянусь и я, Эней! Клянусь силами земли, моря и звезд; клянусь повелителем молний и двуликим Янусом; клянусь тенями мертвых, что обитают в подземном мире! Вот я касаюсь скипетром алтаря и клянусь священным огнем и теми силами, что стоят сейчас между нами: что бы ни случилось, наш мирный договор никогда не будет нарушен! И никогда я не изменю этому своему решению – во всяком случае, до тех пор, пока древний скипетр царей Лация не оживет, покрывшись молодой листвой!

Латин кивнул помощникам, державшим жертвенных животных, и они вышли вперед, неся длинные ножи для жертвоприношений. Латин сам перерезал горло белой овце, а Эней – белому поросенку. Оба, опытные воины, сделали это очень быстро, одним уверенным движением. И люди вокруг – солдаты, выстроившиеся на поле, и горожане на стенах и крышах – наконец дружно и с облегчением вздохнули, нарушив тишину долгим протяжным «А-а-ах!» – вздохом освобождения и ощущения исполненного долга.

Теперь вперед вышел этрусский гаруспик{64}, чтобы осмотреть внутренности жертвенных животных – этот вопрос этруски считают чрезвычайно важным; и для этого животных надлежало разрезать, выпотрошить, а мясо посыпать жертвенной мукой с солью и поджарить на огне, что, естественно, занимает немало времени. Эней и Асканий тем временем отступили подальше от алтаря, храня молчание, как и мой отец; а Турн сразу принялся разговаривать со своей сестрой и вождем рутулов Камерсом, стоявшим с нею рядом. Несмотря на позолоченные доспехи и великолепный шлем, выглядел Турн неважно: казался бледным и усталым, словно не спал всю ночь; он все посматривал на своих воинов с печальным, каким-то даже умоляющим выражением лица. И рутулы стали собираться вокруг него. А Камерс стал что-то негромко, но так серьезно и убежденно говорить им, что они, помрачнев, ловили каждое его слово. Затем авгур Толумний пробрался в центр