Читать книгу - "«И в остроге молись Богу…» Классическая и современная проза о тюрьме и вере - Пётр Филиппович Якубович"

скошен, как лопатой срезан, и чтобы непременно над бровями наросты выпуклые нависали, и чтобы вместо зубов или железяки белые, или корешки черные гнилые, и много чего еще, что за характерные черты внешности арестанта принято считать. Впрочем, разве это сейчас главное?

Снова пытаюсь всмотреться в клубящийся комок тьмы между стеной и шконарными прутьями. Чуть подстегнуть фантазию, можно увидеть там и жабий зияющий безгубый рот (таким ртом на моем суде моя судья мой приговор произносила), и громадное студенистое брюхо (главная примета моего бывшего шефа, столько сделавшего, чтобы меня посадить), и крошечную голову без шеи и плеч (чем отмечен хозяин лагеря, где я нынче обитаю). Монстр – не монстр. Упырь – не упырь. Но – точно урод, собранный, будто из деталей конструктора, из частей, принадлежащих облику моих врагов и недоброжелателей. Полагалось бы бояться эту скомбинированную уродину. Только нет страха. Скорее гадливая брезгливость, будто видишь перед собою размазанные по асфальту кишки сбитой машиной кошки.

Понятно, все эти сравнения и параллели мимо Черного не пройдут. Почему-то он на все это совсем не реагирует.

Вот как, оказывается, бывает: можно прожить большую, даже содержательную, вполне разумную жизнь и при этом ни разу толком не задуматься, не уяснить себе, что такое добро и зло, что такое белое и черное. Вроде бы и так понятно, вроде бы и так ясно, вроде бы все это – азбучные истины. Что-то от родителей усвоил, до чего-то сам дошел, что-то внутреннее чутье подсказало. Красивые слова употреблять – выходило, что старался по совести жить… Вроде как это в целом получалось. Сюда, правда, в итоге загремел, но на то свои особенные причины были, и моей собственной вины в этом нет. Да таких невиновных, сюда загремевших, здесь – добрая четверть… Это даже какой-то статистикой научной подтверждается… Вот только с какой стати все это буду обсуждать с незваным своим гостем? Черный – он и есть Черный! Добра от него не жди! У него свои заботы (это еще, если он все-таки не снится мне, не мерещится). У меня – свои. Обходился я без его общества весь прожитый период биографии, обойдусь и далее… Верно, велики у Черного возможности, только не верю, что он помочь мне в моей ситуации сможет…

Да и нужна ли мне такая помощь? Точно, обойдусь я без таких помощников…

Кажется, прежнее ощущение себя самого и собственного тела возвращается. Я уже могу пошевелить пальцами, сжать эти пальцы в кулак, могу поднять и опустить руку. Почти машинально эта рука опускается, сначала касается пола, потом нащупывает стоящие рядом ботинки. Те самые арестантские коцы[17]. Верно, гулаговского еще образца. Те самые, в которых зимой ноги стынут могильным холодом, а летом преют заживо. Впрочем, сейчас не до особенностей экипировки современного российского арестанта. Куда актуальней, что ботинки эти весом своим гантели напоминают. Угодишь в таких башмаках в реку – ни за что не выплыть, утянут на дно. Вот оно – то «тяжелое», о чем совсем недавно вспоминал, чего тогда так не хватало.

Только бы не промахнуться, только бы не задел ботинок за железяки задней стенки шконаря… Попасть надо непременно в не такой уж широкий зазор между горизонтальной, параллельной полу, железякой, на которой обычно сушится стираное арестантское барахлишко, и днищем пальмы (так на здешнем языке называют второй ярус двухэтажного шконаря)… Хорошо, что я не левша, и коцы оказались с правой стороны… Хотя, был бы левша, наверняка по-другому отнесся бы ко мне тот, кого обозначил настораживающим и отталкивающим прилагательным «черный», и совсем другим был бы сценарий этой встречи.

Чуть приподнявшись, размахнулся, на мгновение задержал поднятую вверх руку с башмаком. Прицелился в самую середину лохматого клубящегося комка. Бросил. Не задел прутьев задней стенки шконаря. Кажется, попал. Удивительно – никакого звука не последовало. Ни сразу. Ни потом. Ни шлепка, ни хруста, ни шмяканья. Ни визга, ни рыка, ни ворчания.

А вот серой пахнуло!

С детства этот дергающий за ноздри запах помню. С тех пор, когда мальчишкой из серы, из школьного химкабинета украденной, селитры (продавалась тогда в магазинах «Садовод») и еще из кой-чего пытался изобретать в домашних условиях новый вид взрывчатки.

Зато черный косматый комок пропал. Как ни пытался всмотреться в пространство напротив, между стеной и железяками шконаря, ничего не увидел. Никаких клочьев, комков, языков. Ровная спокойная темнота, на фоне которой едва угадывались чуть еще более темные контуры шконарных прутьев.

Полагалось бы спросить самого себя: что же происходило, случилось, просто было накануне? Конечно, спросил.

Только ответа не дождался. Заснул. Предварительно поменяв тревожное положение «навзничь» на более привычное и спокойное положение «правый бок». До подъема не переворачивался. Спал глубоко и крепко.

Как после в срок выполненной честной и посильной работы.

Вечер мертвых арестантов

К десяти вечера полковнику Холину стало плохо. Будто колпаком накрыло, под которым ни света, ни воздуха. Тяжел оказался этот колпак: колени сами по себе подгибались, и подошв не оторвать, словно смазал кто паркет в квартире чем-то очень клейким.

Плюхнулся полковник на диван, да так неловко, что непонятно было: сидит он или лежит.

И с чего бы все это?

Вроде выпил он сегодня немного.

В полдень с москвичами, что своего другана-арестанта приехали проведать. Серьезные люди! Вызвались храм деревянный в зоне поставить. Они в зону – храм. Он, полковник Холин, начальник этой зоны, их другана по УДО сразу, без задержек и проволочек, отпускает. Обмен стоящий! Такой храм любой комиссии не стыдно показать, да и деньжат под его строительство из ведомственного бюджета качнуть можно.

Москвичи бутылку вискаря привезли. Прямо в кабинете под шоколадку и распили. Хорош напиток! Такой можно и не закусывать. По сотке на нос пришлось.

В обед на столичный вискарь водка местная наложилась. Обедать выпало в городе, в ресторане, с бизнесменом городским, на которого вся лагерная промка и замыкалась. Бизнесмен сам по молодости на этой зоне сидел, производство через собственные руки знает. Нужный человек! Через него реализация всех мешков, что на зоне шьются, идет. Вся бухгалтерия, и официальная, и полутеневая, и совсем уж левая, через него крутится.

Обед почти деловым случился. Прикидывали на квартал: чего куда, кому сколько. Под салат, под борщ, под антрекот с молодой картошкой. Незаметно поллитровочка и улетела.

В самом конце дня замполит зашел, напомнил, что в отпуск уходит, и по этому случаю у себя в кабинете поляну накрыл. Замполит в лагерной администрации фигура не последняя,