Читать книгу - "Латунная луна: рассказы - Асар Исаевич Эппель"

перебивать и хорохорится перестала, правда, нет-нет что-то все же говорила, но это что-то, вроде бы окончательное и категорическое, выглядело теперь неуверенным и необязательным.

Откидывая кедом почернелые веточки — а она была, между прочим, в кедах (это она бегала кругами по пляжу!), — литературоведка заговорила вдруг о себе и коллегах.

— Вам хорошо, вы вон сколько повидали, а я вижу только тексты наших однодомников и прочих им подобных! И всем от меня что-то нужно — даже здесь они нахлобучивают на меня свои рукописи, повести и откровения, а мне уже и не понять — разбираюсь я в литературе или нет, потому что в сочинениях этих не нахожу ни меры, ни вкуса, ни смысла. Да они и сами в произведениях своих ничего не понимают! Обратите внимание, как в столовой кто-то кого-то высматривает, ловит его взгляд, а тот, кого высматривают, глаза отводит и, не глядя на интересанта, движется со своим стаканом мимо, чтобы, отворотясь, сесть за свой столик. А высматривающий словно бы на него нахлобучивается, рвется сходить за чаем вместе…

— Почему?

— А он дал ему прочесть свой роман. Четыреста двадцать страниц! А высматриваемый не читает, потому что приехал работать и дорожит временем. Господи! Сколько всякого мне уже надавали? Да и вам наверно кое-что успели всучить. А они не унимаются… И с официантками норовят спариться! Это уж первым делом… Но и в постели они нахлобучиваются!.. — сказала она вдруг вовсе неожиданное. — Только не убеждайте меня, что летчики пикируют… Ничего такого в природе уже не бывает…

— Насчет Вытянутого Свитера вы тоже так думаете? — быстро, насколько было возможно, переменил разговор ошарашенный Шляпников.

— Как я понимаю, вы имеете в виду Т., — далеко отшвырнув кедом мокрую головешку, нервически отреагировала литературоведка. — Он — явление! Как прозаик и вообще. Это классик. Та, кого дарят вниманием классики, может считать себя счастливой…

— Даже если она литературовед и критик? — Шляпников и не заметил, как освоился в разговоре.

— При чем тут литературоведение, летчик? Спуститесь с ваших синих высот! С ваших десяти дурацких километров!..

В вестибюле возле дежурной стояла элегантно одетая дама, правда, тоже в беретке, и заканчивала разговор по стоявшему на конторке местному телефону. Порывисто положив трубку, она устремилась к лифту. Дежурная, хотя ее и не спрашивали, когда гостья уехала в лифте, сразу выложила, что это знаменитая здешняя актриса, а приезжает она в гости к Т.

— Уж копченую курицу она ему обязательно привезла! Так что к ужину его не ждите…

В лифте литературоведка насупилась, а когда прощались у своих комнат, потянула вдруг Шляпникова за рукав и, словно родной этаж вернул ей апломб, распорядилась:

— Сегодня, милый летчик, запирать дверь на ночь я, пожалуй, не буду…

Прошло довольно лет, Шляпников по-прежнему пролетает над заинтересовавшим его когда-то берегом и как всегда в него вглядывается — однажды разглядел даже тот незабываемый дом. Коллега латыш, между тем, как-то сообщил ему, что дом откупили какие-то богатеи, и на этажах, где искали вдохновения писатели, а в их объятиях — забвения неприкаянные подруги, устроили богатые дорогие квартиры.

Что выбрасывает теперь море, разглядеть, конечно, с десяти тысяч метров не получается.

Смятение несуразного немца

Причуды своего разума или, как он определял их, — придаточные смыслы, давно уже стали ему навязчивой докукой. Река, скажем, Нил скрывала в именовании главное свое богатство — «ил», и при слове «Нил» прямоплечие древние египтяне, обнаженные по пояс и в цветных фартуках, ковыряли в его мыслях мотыгами речную благодать невесть какого царства.

«Столпотворение» — в нынешнем представлении беспорядочное кишение и копошение людей при сотворении столпа (вавилонской башни) — оказывается, мельтешило, горланило и колобродило затесавшейся в него «толпой».

Скрипка, конечно, скрипела, влагалище же исходило влагой влагания (это придет ему в голову в Отеле).

Кроме этого и многого другого (о чем тоже пойдет речь), он обычно ощущал смятение, вызываемое недочетами любых симметричностей — фасадной архитектуры, объеденного гусеницей древесного листа, пейзажа, из которого во внезапном месте начинала торчать какая-нибудь военная мачта, и уж, конечно, непорядками в человеческих телах (а он имел дело главным образом с телами дамскими, на приеме жеманно высвобождавшимися из лифчиков, трусиков, стародавних панталон и новомодных топиков) — из всех этих шуршащих, скользящих, облегающих покровов, призванных выпирать и привлекать взгляд, но при выпрастывании из них терявших апломб и становившихся вялыми тряпицами.

Так что сверхсовременная архитектура Отеля, куда он приехал на отпускные дни, ощущения его усугубила. Когда он к Отелю подходил, изощренно скособоченное сооружение буквально изводило его и понуждало досадовать.

Вдобавок ко всему его озадачила странная незнакомка, податливостью которой он, не затрудняясь ухаживанием, а просто располагая победительной ранней сединой, мягким загаром и небрежной снисходительностью ко всегдашней женской уязвимости, тогда воспользовался.

Было так. Высокий и безупречный, с английским своим саквояжем, он шел по кривейшему модернистскому коридору в полученный номер, а она возникла из-за несуразного внезапного поворота.

— Здравствуйте! — поклонился он.

— Вы, похоже, заплутали в здешнем формализме? — ответила она. — Но я помогу вам найти ваше убежище!

Под платьем на ней ничего не было — трикотаж обнаруживал торчащие соски, а сквозь ткань, когда она возникла навстречу, затемнелся лобок. Едва же вошли в его номер и замок щелкнул за спиной, а саквояж был поставлен куда пришлось, она положила руки ему на плечи и приблизила глаза.

— Вот вы и у себя. Прекрасное окно. Саквояж у двери. Молния сзади.

Платье упало. Осталось через него переступить.

Ее незамедлительное даже для отпускных шашней падение (восковое ухо у его губ, вспухший рот с перламутровыми от желания зубами, нетерпеливое стряхиванье туфель) сперва польстило ему, но к досаде, вызванной скособоченным отелем, сразу добавился отмеченный им некоторый изъянец ее бюста.

Пустяшная эта несообразность бросилась ему в глаза, потому что внезапно обретенная женщина была неправдоподобно симметрична, причем настолько, что, будучи хирургом, он тотчас озаботился отсутствием симметрии ее нутра (тут селезенка, там печень), но от своих придирок сразу отвлекся, ибо движения ее в соитии были удивительны и для внезапной встречи единственно правильны — она набегала и отползала, как прозрачное теплое большое море.

Это его отвлекло и увлекло.

Она не металась, не раскидывалась на ложе, а приходила и уходила, и это было неожиданной аналогией бросков и уползаний иногда тишайшей, иногда нервической волны.

«Разве у меня не блядские повадки?» — спросила незнакомка, когда они закурили и он сказал: «Вы необычны».

— Необычайна?

— Пожалуй.

— Наверняка вы думаете обо мне черт знает