Читать книгу - "Час отплытия - Мануэл Феррейра"

оказалась несерьезной. Витор стиснул зубы. Мало-помалу он успокоился и с возмущением стал рассказывать, что с ним произошло. Возвращаясь домой, он встретил на углу какого-то парня, с виду тот был постарше его, и, когда Витор поравнялся с ним, он сказал своему приятелю: «Знаешь, я уронил монету; вон идет черномазый, пусть поднимет». Витор остановился и пристально посмотрел на него. Тот спросил: «Ты чего встал как вкопанный? Дорога, что ли, перекрыта?» Витор поглядел на него в упор и сказал: «Да, кожа у меня черная, но белых я не боюсь». «Я весь кипел от ярости, — рассказывал Витор. — Он полез на меня с кулаками, я бросился на него, мы сцепились и стали колотить друг друга. Но тут его товарищ схватил меня и принялся бить головой об стену». Витор замолчал, все еще переживая оскорбление. Потом он ушел в свою комнату. Пора было расходиться по домам, настал, как говорят зеленомысцы, «час прощания». Мы поднялись. Нья Жожа со свойственной жителям Островов приветливостью уговаривала нас остаться: «Милые, может, посидите еще немного?» Потом она проводила нас до дверей. «Бедный Витор, иногда его оскорбляют на улице. Вообще-то здесь все к нему хорошо относятся, уважают, но порой случаются неприятности. Я сразу все угадываю по его лицу. Правда, в нем есть много такого, что мне трудно понять. Как-то раз, представляете, я нашла у него в кармане вырезку из газеты. Там была напечатана какая-то чушь — негр, видите ли, принял снадобье и стал белым. Это все американцы фантазируют. А Витор парень самостоятельный и с характером. Он видит, как черна его кожа, и не хочет быть хуже других. Я понимаю его, но временами начинаю беспокоиться: а вдруг Витор озлобится на людей, ведь всякое бывает. У себя на Зеленом Мысе он не привык к подобному отношению. Там люди не придают значения цвету кожи. А здесь, в Лиссабоне, хотя с зеленомысцами — и с белыми и с черными — обращаются неплохо, существует непреодолимый барьер. Я бы не сказала, что в Португалии процветает расизм. Это вам не Южная Африка или Америка. Сестра Фаустина порассказала мне о тамошних хулиганах. Зеленомысцы в тех странах живут обособленно от белых и не смешиваются с американскими неграми. Там креол тянется к креолу. Но знаете ли, и тут существует дискриминация. В Америке зеленомысцы с белой кожей стараются не общаться с чернокожими соотечественниками. Белый зеленомысец избегает черного зеленомысца, он, видите ли, не желает иметь неприятности. Ерунда какая-то. Только в Штатах подобное и возможно, у нас на родине такое никому и в голову не придет. Сейчас пойду успокою Витора, покормлю его ужином, а потом мы будем смотреть телевизор. Что я люблю смотреть по телевизору, так это программу про Беглеца и еще «Парад индустрии. Фабрики, выставки, промышленное развитие». Знаете, у нас на родине этого нет. Как-нибудь на днях я к вам загляну, только не в субботу и не в воскресенье. По субботам и воскресеньям у Жожи прием, так я всем и объявляю. Вот и сегодня у меня приемный день, милая, очень рада была тебя повидать».

Я думаю о Виторе Мануэле, о его темной коже и курчавых волосах, о спрятанной в кармане вырезке из газеты — вероятно, он намеревался поискать в лиссабонских аптеках это снадобье, превращающее черного человека в белого. Я думаю об этом пареньке, о его огорчениях, о том, что ему приходится сносить грубость наглецов, которые постоянно встречаются на пути, я вспоминаю тот вечер, когда впервые увидел его у тетушки Жожи, — охваченного яростью, с окровавленным лицом. И у меня не нашлось для Витора ни единого слова утешения. Нет, даже не утешения, а дружеской поддержки, мне хотелось выразить свое восхищение мужеством, какое он проявил при встрече с этими подонками, я разделял его боль. Но он не принял бы моего сочувствия — ведь я белый. «Наша особенность в том, что у нашей культуры двойственные корни. Мулат овладел и африканскими, и европейскими ценностями и теперь стремится придать им универсальное значение. Мы — постоянно эволюционирующая этническая и культурная национальная общность. Мы в самом деле можем говорить об аккультурации». Это был вовсе не мятеж. Теперь мятежи перекочевали в официальные салоны, а туда нам вход закрыт. Это был не мятеж, а всего лишь спор единомышленников, собравшихся на лиссабонском бульваре, чтобы разобраться, что хорошо и что плохо. По мнению своего однокашника, оратор, университетский студент, забыл о том, что, «как бы то ни было, мы все еще не преодолели фазу ассимиляции. Мы отреклись от африканских корней, а они — необходимое условие для гармонического развития нашего народа». Этот студент иногда делился со мной своими мыслями на сей счет, хотя в наши дни следовало помнить об опасности, любое неосторожно брошенное слово могло повлечь за собой серьезные последствия, и потому далеко не все, о чем мы думали, надлежало высказывать открыто. Вот откуда появилась новая манера говорить, проглатывая окончания. Ведь если все таить в себе, душа переполнится.

А тем временем один из парней, собравшихся на бульваре, говорил: «Судьба нашего народа — кабовердиандаде. Наши Острова расположены между Африкой и Европой. И мы должны помнить о значении наших собственных культурных ценностей. Пора нам покончить с подражательностью и избавиться от последствий политики ассимиляции. Мы обременены предрассудками, мешающими нормальному развитию личности. Например — цвет кожи. К чему бояться точного значения слов? Черный, мулат, квартеронец, белый — все это очень конкретные понятия, и незачем пытаться их замаскировать. Другой пример — наши волосы. Можно подумать, будто вы стыдитесь своих курчавых волос, «дурных волос», как их называют на креольском языке. Дурные, скверные — эти абсурдные определения отражают сугубо европейскую точку зрения. В самом деле, если волосы вьются или стоят копной — почему это плохо? Они просто кудрявые, стоят шапкой, вот и все. Почему же они скверные? Мы должны принимать их такими, как есть, они ничуть не хуже тонких, гладких или волнистых волос».

Я думаю о Виторе Мануэле и о тетушке Жоже, о том, что телевизор — этот кудесник, заставляющий нас забывать о времени, — в известной мере скрашивает наше существование, я вспоминаю о том, как Жожа рассказала нам, что взяла на воспитание черного мальчугана, умницу и с характером. Как-то живется Витору теперь? Придет ли он к нам сегодня вместе с Жожей? Глаза мои скользят по корешкам книг, стоящих на полке, — вот книги, которые бросали вызов миру жестокости и насилия, миру расизма, — и я слышу пламенный призыв африканских