Читать книгу - "Собаки и волки - Ирен Немировски"

– А как же я? Я? Ты ведь любишь меня? Я тебе не безразличен?

– Ты – это другое. Я жила, не видя и почти не зная тебя, но ты и тогда был моим, как сейчас. Я всегда боялась, что придет беда, но не боюсь потерять тебя. Ты можешь забыть меня, бросить меня, уйти от меня, но ты всегда будешь моим и только моим. Я придумала тебя, моя любовь. Ты гораздо больше, чем мой любовник. Ты – мое творение. Поэтому ты принадлежишь мне, почти против своей воли.

Они лежали на маленьком, обитом серым тиком диване в спальне Ады. На столе, в грубой фаянсовой миске, лежали фрукты, которые Ада только что нарисовала. Комната была почти пустой, суровой, как монашеская келья, и несколько предметов, принадлежавших Гарри, казалось, попали сюда из другого мира: книги в дорогих переплетах, английский дорожный плед, коричневый с серебряными полосками, американский радиоприемник размером с пачку сигарет и восхитительные цветы, которые Гарри присылал каждый день, но для которых не было другого места, кроме простых стеклянных банок. Все остальное осталось прежним: белый деревянный стол, сломанный стул, старый сундук Бена, который когда-то пропутешествовал из России в Европу; у него была выпуклая крышка, окованная железом, а внутренность Ада и Бен еще детьми оклеили картинками с цветами, бабочками и птицами.

Ада завернулась в одеяло и лежала, положив щеку на голую руку. Они разговаривали вполголоса; в комнате было холодно, но толстое одеяло и жар их тел, прижатых друг к другу, создавали мягкое, почти чувственное тепло, с которым, думал Гарри, ничто не может сравниться по спокойствию и безмятежности. Это напоминало прогулки в санях на морозе, когда под меховой полостью чувствуешь блаженное оцепенение, умиротворение и тепло, доходящее до самой глубины души.

Он сказал:

– Когда мы вместе поедем путешествовать…

Ада прервала его:

– Вместе? Но… мы сможем?

– А ты бы хотела?

Темные глаза сверкнули; щеки Ады вспыхнули пламенем:

– Нет, нет, это невозможно! О, почему я не пришла к тебе, как давно мечтала, в ваш богатый дом, до вашей свадьбы? Я бы тебе понравилась… Ты бы пошел за мной. Но нет, нет, было уже слишком поздно! Почему ты не остался таким, как Бен, таким, как мы? Почему ты родился богатым? Почему ты связан мебелью, картинами, книгами, банковскими счетами, тысячами цепей? Но я тоже, – сказала она после минутного молчания, – я уже избалована, развращена воздухом счастья, которым мы дышим в этой стране. Еще несколько лет, и я начну мечтать о кухонном гарнитуре или гардеробе, как о самом большом счастье на земле! И даже сейчас мне хочется…

– Что бы это могло быть?

Она улыбнулась, не ответив. Он обнял ее за шею:

– Как ты застенчива, Ада! Застенчивая и необычная, и душой и телом…

Она робко сказала:

– Знаешь, сейчас, когда наступила весна, все не так сильно, но этой зимой… Есть время года, когда ночь наступает так рано. Иногда, в четыре часа, так как я работала с самого утра, а мне нужно было потом встретиться с тобой, я ложилась ненадолго, чтобы не выглядеть слишком усталой и разбитой. Но в этот час дети выходили из школы, и я думала, не могла не думать об этих женщинах, спешащих в сумерках под дождем за своими маленькими девочками. Ты не представляешь себе, что бы я отдала, чтобы оказаться на их месте… Ты не знаешь, – взволнованно повторила она, – и как в детстве я представляла себе свою любовь к тебе, свою жизнь с тобой, так и сейчас, в четыре часа, я представляю, что мне нужно спешить, что надо не забыть бутерброды или дождевик, если на улице мокро, и что я возвращаюсь домой, держа за руку ребенка. Но я думаю, что это невозможно. Бог создал меня не для этого. Он создал меня для того, чтобы я жила на задворках настоящей женской жизни, чтобы находила свою радость и свою боль за пределами тех путей, которыми идут женщины.

– Нет! До сих пор ты ждала меня. Теперь я пришел к тебе, – тихо сказал он, – и мы уедем, если ты захочешь.

Ей стало ясно, что он имеет в виду. Она вздрогнула:

– Она знает, так?

– Уже давно.

– О, Гарри, она уходит от тебя?

– Мы расстаемся без ссор и слез.

– А твой сын?

– Она не хочет лишать меня сына. Я буду часто с ним видеться, и он будет со мной во время каникул.

– Вы собираетесь развестись?

– Да, и я женюсь на тебе.

Ее передернуло:

– Ты можешь себе представить, как я буду председательствовать на твоих обедах, принимать твоих друзей, слушать, как твои тетушки говорят со мной о живописи? Или как я водружаю на голову дурацкие шляпки с цветами, похожие на чайные блюдечки?

– Можешь не носить шляпку, если хочешь, – рассмеялся он, – нет такой статьи закона, обязывающей женщину носить шляпку.

Но ей было не смешно, ее губы задрожали, а глаза наполнились слезами:

– Я боюсь… боюсь утянуть тебя за собой…

– Что ты имеешь в виду? – мягко спросил он.

Она спрятала лицо в ладонях:

– В моих снах я вхожу в твой дом, а ты сидишь с матерью и тетками, они сидят вокруг и защищают тебя. Но я подхожу сзади, никто меня не видит, и хватаю тебя за длинные волосы – у тебя были кудри, как у девочки, Гарри.

– Сжалься, – сказал он, улыбаясь, – не воскрешай это ужасное воспоминание.

– Я взяла тебя за волосы, как Далила – Самсона, и сказала тебе: «Пойдем!». И ты бросил все, чтобы пойти за мной. Но куда ты пошел за мной? Вот чего я так и не узнала. Я проснулась, дрожа от счастья. Но теперь я это знаю! Я не поднималась к тебе. Я заставляла тебя спуститься ко мне!

– Ада, я принадлежал тебе раньше, чем кому-либо другому. Лоранс не ошиблась. Она бы простила мне роман с такой женщиной, как она, но тебя она мне не простит. Не в наших силах исправить то, что было сделано не нами.

28

Этим августовским вечером Ада была одна. Бракоразводный процесс вот-вот должен был начаться. Почти невозможно было поверить, что жизнь так изменится, что она станет законной женой Гарри. И все же… Разве не все в жизни обрушивалось на нее, как гром среди ясного неба? Все – и счастье, и несчастье. «Кого-то Бог посылает по безопасному и спокойному пути, а у кого-то под ногами каждый миг разверзаются пропасти», – думала Ада.