Читать книгу - "Митина любовь - Иван Бунин"

Давно наступили долгие весенние сумерки, темные от дождевыхтуч, тяжелый вагон грохотал в голом и прохладном поле, — в полях веснабыла еще ранняя, — шли кондуктора по коридору вагона, спрашивая билеты ивставляя в фонари свечи, а Митя все еще стоял возле дребезжащего окна, чувствуязапах Катиной перчатки, оставшийся на его губах, все еще весь пылал острымогнем последнего мига разлуки. И вся длинная московская зима, счастливая имучительная, преобразившая всю жизнь его, вся целиком и уже совсем в каком-тоновом свете вставала перед ним. В новом свете, опять в новом, стояла теперьперед ним и Катя… Да, да, кто она, что она такое? А любовь, страсть, душа,тело? Это что такое? Ничего этого нет, — есть что-то другое, совсемдругое! Вот этот запах перчатки — разве это тоже не Катя, не любовь, не душа,не тело? И мужики, рабочие в вагоне, женщина, которая ведет в отхожее местосвоего безобразного ребенка, тусклые свечи в дребезжащих фонарях, сумерки ввесенних пустых полях — все любовь, все душа, и все мука, и все несказаннаярадость.

Утром был Орел, пересадка, провинциальный поезд возледальней платформы. И Митя почувствовал: какой это простой, спокойный и родноймир по сравнению с московским, уже отошедшим куда-то в тридесятое царство,центром которого была Катя, теперь такая как будто одинокая, жалкая, любимаятолько нежно! Даже небо, кое-где подмазанное бледной синевой дождевых облаков,даже ветер тут проще и спокойнее… Поезд из Орла шел не спеша, Митя не спеша елтульский печатный пряник, сидя в почти пустом вагоне. Потом поезд разошелся иумотал, усыпил его.

Проснулся он только в Верховье. Поезд стоял, было довольномноголюдно и суетливо, но тоже как-то захолустно. Приятно пахло чадомстанционной кухни. Митя с удовольствием съел тарелку щей и выпил бутылку пива,потом опять задремал, — глубокая усталость напала на него. А когда онопять очнулся, поезд мчался по весеннему березовому лесу, уже знакомому, передпоследней станцией. Опять по-весеннему сумрачно темнело, в открытое окно пахлодождем и как будто грибами. Лес стоял еще совсем голый, но все же грохотаньепоезда отдавалось в нем отчетливее, чем в поле, а вдали уже мелькалипо-весеннему печальные огоньки станции. Вот и высокий зеленый огоньсемафора, — особенно прелестный в такие сумерки в березовом голомлесу, — и поезд со стуком стал переходить на другой путь… Боже, какпо-деревенски жалок и мил работник, ждущий барчука на платформе!

Сумерки и тучи все сгущались, пока ехали от станции побольшому селу, тоже еще весеннему, грязному. Все тонуло в этих необыкновенномягких сумерках, в глубочайшей тишине земли, теплой ночи, слившейся с темнотойнеопределенных, низко нависших дождевых туч, и опять Митя дивился и радовался:как спокойна, проста, убога деревня, эти пахучие курные избы, уже давноспящие, — с Благовещенья добрые люди не вздувают огня, — и как хорошов этом темном и теплом степном мире! Тарантас нырял по ухабам, по грязи, дубыза двором богатого мужика высились еще совсем нагие, неприветливые, чернелиграчиными гнездами. У избы стоял и вглядывался в сумрак странный, как будто издревности мужик: босые ноги, рваный армяк, баранья шапка на длинных прямыхволосах… И пошел теплый, сладостный, душистый дождь. Митя подумал о девках, омолодых бабах, спящих в этих избах, обо всем том женском, к чему он приблизилсяза зиму с Катей, и все слилось в одно, Катя, девки, ночь, весна, запах дождя,запах распаханной, готовой к оплодотворению земли, запах лошадиного пота ивоспоминание о запахе лайковой перчатки.