Читать книгу - "Вели мне жить - Хильда Дулитл"

Что стало с покойным голландцем? Я совсем ничего о нём не знаю, — помню только, как Рейф, сворачивая на Бонд-стрит, бросал мне походя: «Сюда», «Господи, это же Рико», «Кому нужно это старьё?», «Подожди, поймаю такси».

Сколько там, в «Медичи», было его этюдов? Шесть, не больше: натюрморт с башмаками, подсолнухи, дорога (в Арле?), вздыбленный ветром кипарис, поле за вторым поворотом по дороге в Зеннор{115} и автопортрет{116}.

Всё — автопортрет. Рисуешь ведь своё внутреннее «Я». Вот и ты так же. Я думала, ты пишешь, а ты в это время рисовал: Эльзину сумку с рукоделием, чашки с блюдцами, ветку в окне. Это ты написал — нарисовал, вернее, — платановую ветку за окном, с одного конца обрезанную оконной рамой, а с другого — складками голубой шторы. И веерообразное окно над входной дверью — тоже твоя работа.

Вообще рисовать дом было легко. Набрасываешь знакомый контур. Вписать меня, знакомый типаж, в твою картину — проще простого, дело техники. Другое дело, — как я поднимусь по лестнице?

А мне и думать не придётся: я у тебя сама взлечу! Только вот подойдёт ли комната Ивана, где жила Белла, для вздыбленного ветром кипариса?

Я вспомнила, что с тобой стало, голландец. Тебя упрятали в психушку в Арле.

Твоё счастье, Рико, что у тебя есть Эльза. Она всегда смотрит в корень.

Как видишь, я не знаю, о чём пишу, и стоит мне оглянуться, как сейчас, на последнюю фразу, как я тут же бросаю писать. В таком случае, зачем? Наверное, я пытаюсь разобраться, почему я тогда не поднялась к тебе.

Вовсе не из-за Эльзы. Не знаю, как это объяснить. Дело не в том, что ты её второй муж, англичанин и что, по слухам, она бросила ради тебя своего первого мужа и троих детей. Вы вдвоём уехали в Италию. Потом там стало опасно, и в самом начале войны вы вернулись, последовав совету какого-то высокопоставленного чиновника. Мы были в восторге от Эльзы. Мы совсем забыли, что она немка.

Я не о том, как с ней обошлись на её исторической и благоприобретённой родине, — просто вышвырнули, и всё! Я не о том, как дражайшая её половина запрещала ей видеться с детьми. Я о другом: о том, как здорово она умела смотреть в корень, забывая про мелочи. Так вот, я тоже стараюсь смотреть в корень. Старалась, во всяком случае, когда отказалась подняться наверх. Впрочем, не знаю, зачем я всё это рассказываю.

Вспоминаются строчки. Заметь, я не перечитываю твои стихи, но помню, ты писал (по-моему, в Австрии) о какой-то летней террасе или о саде то ли у реки, то ли над рекой, то ли на другом берегу реки. Помню только одну строчку: gloire-de-Dijon roses{117}.

Я не знаю, какая это роза: не довелось увидеть. Точно знаю, что не красная и не белая. Она gloire — бледно-золотистая. Не ослепительно-белая, как у Данте{118}, — впрочем, я совсем не знаю Данте. Скорее, она цвета эльзиного рукоделия, расплескавшегося по полу, подобно солнечным лучам.

Конечно, я не из-за Эльзы тогда к тебе не поднялась.

Может, из-за мисс Керр? Надеюсь, ты помнишь её романы? — мы обсуждали их: ты ещё сказал, «очередная старая дева». Так вот, её аж трясло при одном упоминании о тебе. Нас всех трясло. «Держитесь от них подальше», предупреждала она. «Опасные люди! У них распрост ранено что-то вроде Vendetta — не совсем, конечно, но факт остаётся фактом: девочка-то умерла. Запутанная история, скажу я вам. Так что держитесь от этой парочки подальше». По её словам, девушка, учившая тебя итальянскому, — которую ты учил английскому? — в общем, дочка прислуги в доме, что вы снимали, живя в Италии, умерла при загадочных обстоятельствах.

Я сразу представила себе виллу, зелёную беседку и мелко дрожащую тень листвы на исписанной или чистой странице записной книжки, похожей на ту, в которой ты писал в тот первый день нашей встречи.

Итак, в гостиной мисс Керр на Сент-Джонз-Вуд меня предупредили держаться от вас подальше.

Хозяйке на этом остановиться бы, но она закусила удила. «Представляете», продолжала в запальчивости, «он даже знает название одного дерева у меня в саду, которого, отродясь, никто не знал!»

Видит бог, дальше можно было не продолжать.

— Так он вам назвал его? — спросила я.

— Да, — ответила она. — Райское Древо.

И она поверила?! Нет, это невозможно, невероятно, глупее не придумаешь! Зачем ты выдумал это дерево?

Так, может, ты и мисс Керр выдумал с её россказнями, с автографом Генри Джеймса в рамочке над письменным столом в комнате с лиловыми шторками на окнах? А?

Нет, мне положительно нравится, как ты всё закручиваешь! Получается взвихрённый, вздыбленный ветром кипарис — это я уже о другом, о голландце.

Все на одной плоскости, картинка за картинкой, — как в детской книжке: сказка за сказкой. И вдруг всё разъезжается — разлетается в разные стороны! «Давай уедем», написал ты мне тогда в Корф Касл, и на мгновение мне представилось, что это и не Англия вовсе: деревенская улочка Рафаэля Така, коттеджи, живописные развалины замка на вершине холма над мостом. А что ж это тогда?

Артуровская Англия, воспрянувшая по мановению Мерлина?{119}