Читать книгу - "Встреча в пути - Раиса Васильевна Белоглазова"

выключен. На соседней полке из-под сбившейся простыни выглядывал бритый мужской затылок с двумя толстыми складками. На столике в стакане с подстаканником слегка потренькивала чайная ложка.

Сначала он решил, что побреется. Пока все спят и можно спокойно умыться. А когда поезд замедлил ход перед трехэтажным кремовым зданием вокзала, уже стоял в тамбуре одетый, с чемоданом в руках.

На перроне было безлюдно и опрятно, как бывает на вокзалах только ранним утром. Пока поел в кафе, пока разыскал городское справочное бюро и добрался до улицы Луначарского, дом 12, во второй квартире которого проживала Кочанова Инна Владимировна, пошел девятый час. Что ж, значит, он застанет Инну дома. Артисты встают поздно.

Это была одна из улиц старого центра. Новый — пятиэтажные коробки — переместился на одну из бывших окраин. И здесь тоже было много новых зданий и даже кварталов. Эта часть города была сильно разрушена во время войны. Отстроили. И деревья новые выросли. Он сначала удивился им, этим деревьям, а потом вспомнил, сколько времени уже прошло после окончания войны. Ну и бежит же время! Этак и состаришься, вся жизнь пролетит и не заметишь. Нет, надо жить как-то не так…

Эти и подобные мысли настигали его в последнее время, все чаще. И каждый раз он давал себе слово что-то изменить в своей жизни, пересмотреть, что ли, и начать все по-другому, лучше, но… все оставалось по-прежнему.

Номер двенадцатый пришелся на старое, видимо, еще до революции выстроенное здание с фронтоном. Потемневшие от времени дубовые двери, балконы с чугунными решетками, так называемые венецианские окна. Ну, конечно, и соответствующая высота: он посмотрел на потолок в коридоре, и шляпа свалилась с головы. Хорошо пожить в таком доме! Хотя нет, кухни-то, наверное, общие, на три-четыре семьи. А то и больше.

На звонок из второй квартиры никто не отозвался. Он уже не знал, что и подумать, но тут открылась дверь первой, и из нее высунулась женская голова в косынке, через которую проступали трубочки бигуди.

— Они уже ушли, — объяснила женщина. — И Анна Степановна, и Олег Петрович.

— Как, разве Инна Владимировна здесь уже не живет?

Женщина, — ей было лет тридцать, — старательно придерживая полы халата, проскользнула в щелку лишь слегка приоткрытой двери и заслонила ее узкой спиной. Она, видимо, только что приняла ванну, над темными бровями и на носу выступили бисеринки пота. Испытующе оглядев его от шляпы до ботинок, — на чемодане она задержала взгляд, — женщина переспросила:

— Инна Владимировна? А вы… а она… Вы разве ничего не знаете? Она уехала, да. Вот еще месяца нет. К каким-то своим родственникам. На Дальний Восток. Умирать уехала. Опухоль мозга у нее. Операцию делать отказались. Поздно, дескать, уже…

Женщина говорила что-то еще. Она даже забыла про свою дверь и прошлась с ним по коридору до выхода и все участливо заглядывала ему в лицо.

Здесь, в этом городе, уже во всем чувствовалась весна. Асфальт освободился от снега, пригревало солнце, гомонили на бульварах ожившие под его лучами ребятишки и воробьи. Было что-то весеннее и в женщинах. Кажется, пальто и шапочки.

Отыскал на бульваре скамейку поукромнее, за трансформаторной будкой. До поезда три с половиной часа.

Та женщина, соседка Инны, не догадалась, что он врач. Она подумала другое. Что ж, если бы это было так, вряд ли ему было бы теперь труднее.

Вот оно, то, что он предчувствовал и что заставило его тогда насторожиться и предложить артистке лечь в клинику. Тогда он не смог бы этого объяснить. Болезнь коварно таилась, чтобы нанести удар наверняка. Ни один анализ, ни один симптом не дали даже и намека. Нет, было! Одно было! Когда он встретил Инну в коридоре с чашкой чая в руках. Привлекла внимание ее походка. Инна не пошатывалась от слабости, как ему показалось вначале, ее бросало из стороны в сторону. Величайшим усилием воли она заставляла себя идти прямо. И прошла бы, может, если бы не чашка с чаем в руке! Вот за что и надо было зацепиться.

Что бы там ни говорили про кибернетику и прочее, но врача с его чутьем, интуицией не заменишь ничем. То особое, человеческое, что есть в нем.

И Дударев. Что-то же насторожило старика.

И боль. Конечно, и при мигренях боль мучительна, и все переносят ее трудно. Это-то и сбило с толку его, Иноземцева. А Барышеву попутала профессия Кочановой, неприязнь к артистке, слово «мигрень» в ее справке.

Больше того, разве он сам не поддался этому ее отношению к артистке? Подходил к Инне все реже, выслушивал ее все более рассеянно, закружили другие дела, больные.

И вот уехала. И адреса не оставила. Все равно, сказала, не понадобится. Теперь-то, конечно! А тогда, год назад, может быть, еще и успели бы.

Кто это сказал? «Спешите делать добро». Спешите. Он, Иноземцев, не поспешил. Догадывался, предчувствовал, что нужно сделать это добро, и не поспешил.

Вот весна скоро начнется. Лето наступит. Жизнь будет продолжаться. Только все это будет уже без нее, без Инны. Появятся другие люди, лучше или хуже. А ее не будет. Никогда.

Яркий февральский полдень был в разгаре. Казалось, светит не только солнце, лучи льются со всего неба, еще бледного в его размытой голубизне. Свет излучали даже стены зданий, почерневшее месиво снега под ногами прохожих. Это было прямо-таки какое-то ликующее торжество света. Оно утомило Иноземцева. Поднялся со скамейки, чувствуя, как горбятся плечи, взялся за чемодан.

Пора было к поезду на вокзал.

Жена

Наталья Андреевна решила, что на этот раз она уйдет от мужа. Вернее, попросит его уйти. Довольно она уже натерпелась! Сыновья выросли. Виктор заканчивает военно-морское училище, Вовке, разумеется, придется еще помогать, но самое важное, что в институт он поступил, остальное она как-нибудь вытянет.

Она прощала Павлу многое. По существу, она всю жизнь только и делала, что прощала мужу то одно, то другое…

У окна, перед которым остановилась Наталья Андреевна, росла акация — большое сильное дерево. Весной оно сплошь покрывалось нежными белыми соцветиями, а теперь среди его ребристой листвы грубо и печально чернела большая голая ветвь. Зима была холодная, и дерево прихватило морозом. Сквозь ветки открывался вид на пригород: черепичные крыши среди зелени на холмах. Строго и четко, словно сторожевые, вырисовывались на белесом вечернем небосклоне пирамидальные тополя — каждый в отдельности.

Наталья Андреевна все смотрела на эти тополя и вспоминала. Что было пережито за двадцать один год жизни с мужем. Всегда, во всем на первом