Читать книгу - "Книга воспоминаний - Петер Надаш"

в себя и уже понимал, где я и в каком состоянии нахожусь, то все же, должен сказать, это было не более чем некое ощущение чистого, от всего на свете свободного бытия, ибо в сознании напрочь отсутствовали порывы инстинктов и привычных автоматизмов, которые, обращаясь к нашему опыту и желаниям, беспрестанно транслируют нам звуки и образы, создавая тем самым постоянный и бесконечный поток видений и воспоминаний, делая наше существование в какой-то мере осмысленным и целесообразным, позволяя определять свое место в мире и устанавливать связи между нами самими и окружающими, или даже отказываться от них, что тоже является своего рода формой связи; в этой первой и, по-видимому, очень короткой фазе моего возвращения я не чувствовал, что мне чего-либо не хватает, не чувствовал хотя бы уже потому, что всякую пустоту, которую можно было бы воспринять как нехватку чего-то, заполняло именно это ощущение неосмысленного и бесцельного бытия; острые скользкие камни давали мне ощущение тела, а кожей я чувствовал, как поглаживает меня вода, то есть в любом случае я, наверное, имел представление о камнях и теле, о воде и коже, но все эти сами по себе разрозненные представления никак не увязывались с той реальной ситуацией, которую в здравом уме я бы должен был оценить как превратную и опасную, и больше того, нетерпимую, но именно в силу того, что я ощущал это чувственное впечатление как никогда сильно, а это, в свой черед, означало, что мое сознание уже нацелилось на привычный путь сравнений и воспоминаний, чего мне ничуть не хотелось, все то, что могло еще предложить мне сознание, было мне не нужно, потому что те малые, не связанные одно с другим ощущения воды, кожи, камней и тела, что оно уже донесло до меня, указывали на некое неуловимое целое, на какую-то абсолютную первозданную полноту, которой, во сне или наяву, мы так тщетно взыскуем; в этом смысле то, что минуло, – полная бесчувственность забытья, казалось более сильным чувственным наслаждением, чем ощутимость реальных вещей; и если в этот момент во мне было какое-то целенаправленное желание, то это было стремление отнюдь не к ясному разуму, а напротив – к тому забытью, упасть снова в обморок и больше не приходить в себя! и, наверное, именно это было первой так называемой мыслью, мелькнувшей в моем мозгу, когда я немного пришел в себя, то есть мой мозг сопоставил это состояние (когда мы уже «кое-что ощущаем») не с тем, в котором я находился перед потерей сознания, а как раз с бессознательным состоянием, потому что мое желание вернуться в него было столь велико, что память рефлекторно хотела уже погрузиться в забвение, то есть вспомнить о том, о чем не осталось воспоминаний, погрузиться в ничто, в состояние, о котором органы чувств не оставили никаких ощутимых свидетельств, когда сознание было расслаблено, ему нечего было фиксировать, не к чему прилепиться, и поэтому мне показалось, что, придя в сознание, обретя вновь память и способность мыслить, я утратил рай, лишился некоего блаженства, отдельные моменты которого я все еще ощущал, но как целое оно уже скрылось, оставив после себя лишь воспоминание и какие-то удаляющиеся разрозненные фрагменты, а также ту мысль, что никогда и нигде я не был, да и не буду так счастлив, как здесь и теперь.

Я также знал, что первым, что я уловил как нечто посюстороннее и различимое, было не ощущение влаги, кожи, камней и тела, а некий голос.

Тот совершенно необычайный голос.

Но когда я лежал на камнях, теперь уже обретя не слишком обрадовавшую меня способность вспоминать и мыслить, я стал думать совсем не о том, как мне выйти из этого крайне опасного для меня положения, не взвешивал шансы на спасение, что было бы более чем своевременно, потому что я ощущал, как меня захлестывали волны, периодически окатывая ледяной водой; но мысль, что я могу захлебнуться, даже не приходила мне в голову – я жаждал еще раз услышать тот странный мощный, но при этом далекий голос, вновь растянуться, легко и дурманно покачиваясь в объятиях ощущения, возникшего, когда этот голос из какой-то неимоверной дали, сквозь грохот и завывание шторма, словно подал мне некий чрезвычайный знак, сообщил мне о том, что я жив.

О том, что со мною случилось, я не знаю и по сей день; позднее, уже в гостинице, я с изумлением разглядывал в зеркале свое разбитое окровавленное лицо; я не знаю даже, как долго я там лежал, ибо сколько я ни старался, я не мог вспомнить, что же произошло в последний момент перед потерей сознания, а тот факт, что в отель я вернулся в половине третьего, уже на рассвете, сам по себе почти ничего не значил, поздний час, более ничего, большую стеклянную дверь отеля открыл заспанный швейцар, который даже не заметил моего состояния; в холле горела лишь одна небольшая лампа, часы на стене показывали половину третьего, в этом не было никаких сомнений, однако соотнести это время было не с чем, я не был ни в чем уверен, но, по всей вероятности, меня подхватила тяжелая, возможно, многометровая волна, мне приятно представить себе, как она мчит меня на своей спине, и, видимо, уже в тот момент я потерял сознание и не почувствовал, как она, будто какой-то ненужный предмет, швырнула меня на камни, – и где уж тогда был тот ранний вечерний час, когда я прибыл в гостиницу, тот последний отрезок времени, о котором, несмотря на испытанное тогда волнение, я с уверенностью могу что-то сказать!

Но голоса я так и не дождался.

Ну а как я вернулся в гостиницу, я могу сообщить так же мало, как и о том, каким образом я оказался на камнях, потому что эти события происходили, в сущности, независимо от моей воли, хотя, несомненно, я был единственным участником и жертвой их обоих, но если в одном случае я был отдан на волю волн и целой цепи счастливых случайностей, благодаря которым мой череп не был разбит о камни, руки-ноги остались целы и отделался я лишь несколькими ушибами, синяками и ссадинами, то в другом случае, по-видимому, действовала сила, столь же дикая и необузданная, которую принято называть инстинктом самосохранения, и если бы мы, призвав в помощь некоторые математические познания, рассмотрели, что из того, что мы не без гордости называем самосознанием или нашим «я», осталось зажатым между силами внешней природы и внутренней, этих независимых