Читать книгу - "Ангел Западного окна - Густав Майринк"

Однако в пути меня вдруг охватило какое-то странное раскаянье, как будто я изменяю чему-то сокровенному и таинственному, что есть между мной и Елизаветой, а внутренний голос предостерегал и звал назад, словно невидимая пуповина магически связала меня с материнской сущностью моей королевы.

Поэтому я поведал императору лишь небольшую часть моих познаний в астрологии и алхимии, достаточную, чтобы снискать его благорасположение, и пропорциональную, как мне казалось, тому недолгому времени, в течение которого рассчитывал я найти при дворе приют в роли императорского математика и астролога. Однако взаимопонимания мы не нашли.

На следующий год, сороковой в моей жизни, я вернулся в Англию и нашел Елизавету как никогда любезной, но и такой же маняще кокетливой и холодной в своей королевской чопорности, как всегда. В Гринвиче я провёл у неё в гостях несколько дней, глубоко взволновавших меня, так как впервые внимала она моим проектам столь благосклонно, а потом, с самой сердечной признательностью приняв плоды моих ученых изысканий, обещала надежную защиту от враждебных нападок мракобесов.

Тогда же она посвятила меня в свои самые интимные планы и, дав понять, что не забыла мой эликсир у ведьмы, открылась — голос её зазвучал вдруг с неистовой нежностью, — что увлечения юности по-прежнему владеют страстным её сердцем.

Должен признаться, меня немало удивило, что она знает больше, чем я предполагал. Но это было только начало, с какой-то таинственной торжественностью она вдруг объявила, что до конца жизни будет чувствовать себя моей сестрой, ближе которой ни на том, ни на этом свете у меня не будет никого — ни любовницы, ни жены, — ибо наш союз должен быть основан на единокровии брата и сестры, однако инцест — это жалкое подобие той запредельной вершины кровосмешения, кою мы когда-нибудь обрящем. И тогда и сейчас я плохо понимаю значение этого фантастического откровения — но сразу сжалось моё сердце, как будто устами королевы вещала сама вечность, — уловил только, что Елизавета хочет мне указать на границы, по ту сторону коих мои упрямые домогательства и надежды могут быть признаны лишь после отчаянного сопротивления. И что странно, ведь за все эти годы я так и не смог отделаться от мысли, что не королева это, а какая-то неизвестная, пребывающая где-то в вечности сущность, воспользовавшись голосом Елизаветы, изрекла те пророческие слова, глубочайший смысл которых мне, видимо, уже никогда не постигнуть. Ну что могло означать хотя бы это: вершина кровосмешения?! Тогда в Гринвиче я в первый и последний раз схватился с Елизаветой в честном открытом поединке за мою любовь, имеющую дерзость претендовать на ответное чувство, и за естественное право мужчины на свою женщину. Все напрасно. Елизавета отказала мне и стала ещё более недосягаемой, чем когда-либо.

Мало того, после стольких дней интимнейшей душевной близости она во время утренней прогулки в молчаливом парке вдруг обернулась ко мне — лицо её как по волшебству изменилось, в глазах мелькнуло необъяснимое и загадочное выражение почти язвительной двусмысленности — и сказала:

— Поскольку ты, друг мой Ди, так рьяно отстаивал право мужчины на женщину, то я, с подобающей серьёзностью обдумав всё это в прошлую ночь, пришла к решению не только предоставить твоим мужским претензиям полнейшую свободу, но и сама желаю способствовать скорейшему удовлетворению твоей страсти. Я хочу, как в серсо, набросить на глэдхиллский меч кольцо, и пусть он так и останется в твоём гербе окольцованным в знак счастливого брака. Знаю, твои дела в Мортлейке обстоят не самым блестящим образом, да и Глэдхилл до последней черепицы на крыше заложен и перезаложен. Посему тебе, конечно, приличествует жена из рода богатого и знатного, чтобы не была ущемлена родовая честь потомка Родерика. Так и быть, отдаю тебе в жены свою очаровательную и сверх всякой меры нежную подругу юности, леди Элинор Хантингтон… свадьбу отпразднуем при первом же удобном случае. Сегодня утром леди Хантингтон была ознакомлена с нашим желанием, а зная верноподданическую преданность этой дамы, я не сомневаюсь, что колебаний с её стороны в исполнении нашей высочайшей воли быть не может. Ну что, Джон Ди, видишь, как я, подобно кровной сестре, пекусь о твоем благе?

Язвительная насмешка этой тирады — во всяком случае, я её воспринял именно так — поразила меня в самое сердце. Слишком хорошо знала Елизавета моё отношение к Элинор Хантингтон, этой высокомерной, властолюбивой, коварной, фанатичной и завистливой ненавистнице наших детских грез и юношеской влюбленности. Итак, королева очень хорошо сознавала, какой удар наносит мне и себе самой тем, что всей полнотой царственной своей власти вынуждает меня на брак с этой заклятой противницей моих планов и надежд! И вновь обожгла моё сердце ненависть к непостижимо капризной переменчивости моей высочайшей возлюбленной; от горя и уязвленной гордости утратив дар речи, я молча склонился перед этой надменной земной повелительницей и в ярости покинул парк Гринвичского замка.

К чему ещё раз заклинать из небытия ту внутреннюю борьбу, муки самоунижения и доводы «разума», которые истерзали тогда мою душу? При посредничестве Роберта Дадли, теперь уже графа Лестера, выступавшего в роли свата, королева исполнила свою волю: я женился на Элинор Хантингтон и прожил с ней рука об руку четыре зябких лета и пять пылающих стыдом и отвращением зим. Её приданое сделало меня богатым и беззаботным, её имя заставило высшую знать вновь взирать на меня с завистью и почтением. Королева Елизавета наслаждалась своим злым триумфом, в сознании того, что я, жених её души, коченею в ледяных объятиях нелюбимой жены, поцелуи которой не представляли ни малейшей опасности вызвать у её «девственного» Величества вспышку ревности. Тогда же, в день свадьбы, вместе с обетом супружеской верности жене принес я у алтаря клятву всей болью незаживающей любовной раны отомстить столь жестоко играющей со мной возлюбленной, королеве Елизавете.

Возможность удовлетворить чувство мести указал мне впоследствии Бартлет Грин.

Всё это время Елизавета продолжала остужать свою страсть ко мне, посвящая меня в самые интимные проблемы своей приватной политики. Как-то она объявила, что государственные интересы требуют её замужества. Испытующе глядя мне в глаза, она с жутковатой усмешкой вампира выспрашивала у меня совета и мнения относительно мужских достоинств очередного претендента на свою руку. В конце концов она сочла, что лучше меня ей не найти никого для… выбора жениха; и я взвалил на плечи ещё и это ярмо, дабы переполнилась чаша моего долготерпения и известен стал мне предел моей способности унижаться. Как и следовало ожидать, все эти прожекты с замужеством так ничем и не кончились; моя же дипломатическая миссия по отбору кандидатов завершилась тем, что Елизавета пересмотрела свой политический пасьянс, а сам я, тяжело больной, свалился прямо в гостеприимную постель одного из претендентов в Нанси. Сломленный, униженный и больной вернулся я в Англию.

И в тот же день — стояла чудесная и теплая ранняя осень 1571, — едва уныло въехав в Мортлейк, узнаю от моей женушки, подобно чистокровному спаниелю всё и всегда чующей первой, что королева Елизавета против всякого обыкновения велела известить о своём вторичном в этом году посещении Ричмонда — в такое-то время года! Элинор с трудом скрывала под светской маской свою клокочущую ревность, и это при том, что сама держала себя со мной недоброжелательно и холодно, как мраморная статуя, — а ведь я так долго отсутствовал! — создавая для меня, едва-едва оправившегося после тяжелой болезни, условия почти невыносимые.