Читать книгу - "Задержи дыхание и другие рассказы - Ольга Гренец"

Проспект-парк в нескольких кварталах от моего дома – до сих пор я обходила его стороной. Пока не было Антона, если я и выбиралась из дома, то куда-нибудь развлечься: в бар, в ресторан, в кино. Даже в спортзал не заглядывала. Снаружи, как я и думала, всё хуже некуда. Воздух не ровён час закипит. Малыш начинает скулить, солнце светит ему в глаза, он жмурится, дёргаясь всем тельцем в своём невероятно тёплом и тяжёлом автомобильном кресле, поставленном на рессоры коляски. Мама развешивает одеяльца, которые взяла с собой, чтобы укрыть его от солнца, – это помогает, но он всё ещё подёргивается.

– Антону плохо в автомобильном кресле, – комментирует папа. – Ему нужна лежачая коляска. Вот такая, смотри, – и он указывает на встречную пару с ребёнком.

Людей на улице полно, – ума не приложу, что заставило их выйти на улицу, если дома у них исправный кондиционер. Можно подумать, что сейчас суббота или воскресенье. В парке туристы делают селфи на фоне деревьев и травы, зачем им это – мне невдомёк, но хорошо хоть, они заняты собой и не обращают на нас внимания. В тени деревьев тоже едва ли спасёшься от жары. У родителей такой вид, будто это место им знакомо и они вышли на прогулку, держась известного им направления, но это не так. Отец везёт коляску, мама берёт меня под руку, и мы чуть отстаём от отца.

– Не уверена, что Феликс всё ещё преподаёт английский. Не понимаю, чем он занимается. Сказал мне, что получил расчёт.

Маме явно неудобно. Она останавливается, вынимает из сумки коробочку с лекарствами и глотает таблетку. Я всегда поражаюсь её умению глотать таблетки, не запивая водой. Она снова цепляется за меня и подталкивает, чтобы я шагала вперёд.

– Вот съездила бы ты в Мурманск прошлым летом, как я тебя просила. Но ты же у нас всегда так занята! Теперь понятно чем.

Мама хочет сказать, что я спала с кем попало. У меня нет сил реагировать.

Парковая дорожка петляет: детская площадка, собачья площадка… Раньше мамины слова меня ранили бы, но сейчас… Оправдываться? Бросаться защищать Карима? Нет, сейчас мне не до него, слишком много вопросов, нескончаемых забот, а у меня нет ни ответов, ни сил. Не знаю, хочу ли я, чтобы Карим стал частью жизни ребёнка, есть ли у меня право скрывать сына, если отец хочет видеть его? А что с Галей? Мы раньше дружили, следует ли мне хоть как-то с ней объясниться? Я вынашивала ребёнка, а казалось, вынашивала обиду – почему Карим не остаётся со мной. Даже говорила ему, чтоб держался от нас подальше; но сейчас… сейчас я пропала, мне нужна помощь.

Антон засыпает, и папа замедляет шаг, чтобы идти с нами рядом.

– Мы не знаем, Надюша, как помочь тебе и твоему брату, – сетует теперь он. – Возможно, нам следует поехать помочь Феликсу, но как оставить тебя с ребёнком? Не знаю, когда и что мы сделали не так. Большинство детей помогает своим старым родителям. Но вы с братом не осознаёте, как тяжело нам становится; вы не желаете знать о наших переживаниях.

Я не отвечаю. Слушаю, как колёса коляски шуршат по асфальту. Братец сбежал, а я попалась, и что бы я ни сделала, ничто не заставит родителей видеть во мне независимого человека с собственной судьбой.

– Не хочу, чтобы ты волновалась, но твоей маме может потребоваться операция на сердце, – продолжает отец. – Ты не заметила, какая у неё одышка? Мы ходили к врачу два дня назад, ей назначили анализы. Боюсь, придётся заменять один или два клапана.

– Ничего ты не знаешь, – говорит мама. – Не пугай Надю. Ещё ничего точно не известно. Возможно, это последствия пневмонии. Попробуй быстро восстановиться после таких вещей, в моём-то возрасте.

Она не спеша проговаривает эти слова, но я слышу, как от паники у неё перехватывает дыхание. Пневмония. Мама перенесла её зимой, несколько месяцев назад. Попринимала антибиотики и поправилась за пару недель.

Теперь мы молчим. Я заглядываю под полог и вижу спящее личико Антошки – оно красное и потное, но спокойное. Голоса людей, детские крики, шум скейтбордов, колокольчики продавцов мороженого не беспокоят его. Мы проходим какой-то луг, где народ устраивает пикники. Рядом парень играет на банджо, другой подыгрывает ему на металлическом барабане. Я молча шагаю под конвоем родителей; кажется, невозможно находиться дальше от этого праздничного веселья. Почему мы втроём, нет, вчетвером, если считать брата, застряли в прошлом, словно вмёрзли в глыбу льда? Ребёнок вытравил меня из моей взрослой жизни. Куда кануло всё, что случилось между моим детством и его рождением? Будто нет и не было друзей, коллег, интересов, связывающих меня с внешним миром, точно я сама, запертая заботами в кругу семьи с её древними страхами, вдруг снова стала маленькой девочкой.

– Тебе было столько же, сколько сейчас Антону, когда мы вернулись в С. из больницы в Мурманске, – читает мои мысли отец. – Тогда новорождённых не давали матерям сразу, их сначала держали в детской палате, наблюдали. Твоя мама сама врач, но считала, что надо следовать общим правилам. Через две недели, когда тебя ей отдали, ты не хотела брать грудь. Она из кожи вон лезла, только бы ты стала сосать.

– Я уже слышала эту историю.

– Но доходила ли она до тебя? Была середина декабря, единственный источник света, если ты помнишь, – северное сияние. Темно, холодно. Не то что памперсов, стиральной машины нет! Мы жили в общежитии, ванная одна на семь семей. В ванной я наполнял вёдра водой и нёс их в комнату, а твоя мать стирала всё бельё на стиральной доске.

Я помню эти верёвки с бельём, протянутые через всю комнату, влажные простыни, которые, казалось, никогда не высыхали, создавая свой собственный микроклимат. Когда родители возвращались домой, я узнавала это по скрипу двери и по двигающимся на простынях теням.

Мама пытается не отставать от нас с папой, – как тяжёлый эсминец, она рассекает дневное пекло.

Я вижу её силуэт сквозь ткань влажных простыней у тёмного окна. Сколько бы я ни пыталась сосредоточиться на асфальтовой дорожке под ногами, мне всюду мерещится её фигура с ребёнком на руках. Её взгляд – мне хочется, чтобы в нём была надежда, решимость и что-то ещё. Любовь? Она смотрит в окно, но голова её склоняется к моему лбу. Она касается меня губами. У меня жар, начинается лихорадка. Она отрывает губы от моего лба и думает, сколько бактерий несёт каждый её выдох. Её ребёнок, должно быть, что-то подцепил на долгом пути из Мурманска в С. Все лекарства, как известно, беспомощны против этого постоянного страха, этого беспокойства за будущее. Знать бы заклинание, которое навсегда защитит её девочку от болезней. Но она комсомолка, она не молится Богу. Никакой магии не существует. Бога нет. Есть только наука. Когда-нибудь, думает она, люди найдут лекарства от всех болезней. Она отрывает губы от моего лба, тщетно пытаясь восстановить дыхание.

– Ты выглядишь усталой, – говорю я маме. – Тебе надо отдохнуть. Ты должна подумать о себе. Давай уже к метро.

# # #

Вот и метро, я ожидаю сопротивления, но родители утомились, и им ещё предстоит долгий путь. Они целуют меня в щёку и отпускают. Антон спит. На улице невыносимо, но и домой я не хочу: не хочу оставаться наедине с ребёнком и с мыслью о том, что маме грозит операция на сердце.

На углу я притормаживаю и начинаю катать коляску взад-вперёд, раздумывая, куда бы пойти. «Ты любила спать на пляже, – рассказывала мама, – самое спокойное время, что я провела с тобой в детстве» – это из истории, как маму наградили путёвкой в Латвию, когда мне было всего несколько месяцев. Балтика не особенно тёплая, но намного теплее Баренцева моря, в июле погода там вполне себе летняя. Считалось, что тёплый воздух и солнечные лучи полезны для анемичных детей Севера. Мама часто вспоминала, как хорошо я спала на пляже. Она устраивала