Читать книгу - "Запах звёзд - Геннадий Моисеевич Файбусович"

Выручил лейтенант. Рявкнув бешеным матюгом, распихал ослепших, лезущих. Какой-то мужик, ощерившись, лягнул высокого лейтенанта сапогом в живот. Набиркин поднялся на ноги и кинулся на мужика…

К дерущимся подбежали в горшках, заработали приклады. Медленно, ржаво заскрипели железные петли ворот, и толпа вынесла их на дорогу. Лейтенант был тот самый ларешник, а Набиркин — так и остался Набиркин.

Глубокой ночью Вересов пил чифирь в Курском вокзале, в кругу законных воров и ближних шестерок.

На черной глади густого, смолистого напитка волновались желтые блики. Кружка переходила из рук в руки. На ее приготовление пошла целая пачка чая.

Питье действовало быстро, с первого глотка золотистый дракон, извивавшийся в чаше, вонзил когти в сердце. Нужно было перетерпеть сердцебиение, не выронить чашу — глотнуть снова. И медленно, как сходит ночь, околдовывал душу чифирь.

Сидели с серьезными лицами, тесным кружком. Роняли тяжелые, как сургуч, слова.

"Кончать его надо было, суку…".

"Пес смрадный…".

"Распустили паскуд…".

"Нет, я чего скажу… У нас на Севере бы не допустили. Сука буду. У нас бы не допустили".

"У нас, у нас. У нас козел хрудями тряс".

"Ты, морда с ручкой! Ты с кем ботаешь? Ты кого хлестаешь?"

"Кончайте, подлюки, развопились. Почифирить не дадут".

"Леха, в рот стеганный! Пой!"

Леха улегся головою на стол и не шевелился. Язык не ворочался.

"Леха!!" — рявкнул генерал.

Леха поднял голову, сипло затянул: "Этап на Север, срока агромные. Кого ни спро-осишь, у всех Указ".

"Взгляни, взгляни в глаза мои суровые!" — в отчаянии подхватил нестройный хор.

"… Чего я скажу — Ушатый трекал. Этап готовят Всех воров на Север”.

"Брехает…”.

Вконец окосевший Леха с трудом спел "Не для меня” и "Звенят бубенчики". Ржавой пилой резанул сердце…

"Звенят бубенчики, звенят бубенчики. Ветер звон доно-осит".

"А молодой жулик, молодой жулик начальничка просит!” — певцу вторил хор полумертвыми голосами.

Чаша по очереди опрокидывалась над каждым ртом. "В-в-в-в! — забормотал, дрожа, Леха. — Ууу! — он завыл сиротливым псом. — Вот она, сука, вот она".

В дверях стояла баба-кикимора.

"Бей ее!"

Кружка полетела в дверь. Блатные, сбившись в кучу, дружно крестились. Мир распадался…

Все это время генерал сидел на главном месте, не участвуя в толковищах. Одним присутствием Вася Вересов давал тон и значительность собранию. Авторитет его нимало не ущербился, вернее, тотчас и с лихвою был восполнен крутой расправой с обидчиком, и теперь, с полузакрытыми глазами, скрестив поросшие рыжим волосом руки в синих наколках, Вересов был еще больше и как никогда достоин занимать место легендарных вождей Гориллы и Мухомора, зарубленного три года назад в столовой, при выходе из кино. О чем он грезил, какие думы внушил ему наркотик, звенящий в крови?

Таинственное прошлое Вересова предстало перед ним в образе его отца, каким он видел его в последний раз, в ночь, когда отец ушел из дому. Было это в деревне, в 32 году. Давно и бесследно исчезнувший из его жизни, он смутно виднелся у порога, на том месте, где стоял ларешник, где повредившийся певец Леха увидел грудастую и косматую бабу. Васю тяжко мутило. Вся секция с рядами нар медленно поворачивалась, и ему показалось, что он сидит в корабельном трюме, под ним качается пол, пароход плывет по Охотскому морю. Что-то приподнимало его, это была волна за бортом и одновременно волна тошноты, поднявшаяся из желудка.

Он двинулся к выходу. Но выхода не было. Страшное сознание обреченности, нелепой гибели живьем на дне качающегося парохода пронизало Вересова. Рука, покрытая татуировкой, уцепилась за край стола.

Кругом все спали. Ледяной ветер дул в лицо генералу. Вповалку лежала шобла — народ Вересова, его подданные, бригада "аля-улю". Его супруг, Рябчик, простерся на койке. Зловещий храп оглашал тусклый чертог.

А на дворе цепенела полночь, на вышках дремала в тулупах караульная стража, и усталые псы, седые от инея, усевшись на задние лапы, протяжно выли на лунный круг, маслянистым пятном проступивший в небе.

1967 г.

Запах звезд

Поезд, идущий на северо-восток, замедлил ход, приближаясь к полустанку, а через минуту уже мелькал в остекленевших глазах вышедшего дежурного и гремел на переезде мимо стрелочницы, которая стояла, выставив перед животом скатанный грязно-желтый флажок. Оба, каждый со своего поста, глядели вслед уменьшающимся красным огням, глохнувшим в белой мгле. Здесь, на полустанке, их разделяла служебная дистанция, не менее реальная, чем расстояние между сторожкой возле шлагбаума, поднимавшегося раз пять-шесть в году, не чаще, и "вокзалом", где дежурный пил чай и слушал унылый стук ходиков; а для мелькнувшего мимо поезда это было все равно, что расстояние в несколько миллиметров, и люди на полустанке были для него мгновенными ничтожными мелочами, которые машинист едва успел заметить, словно жикнувших перед глазами мух. Даже на больших станциях поезд, идущий на северо-восток, не задерживался, не стоял ни минуты, а постукивал равномерно на стыках в отдалении от перрона, мелькал там, сзади, в просветах между вагонами застрявших товарняков, и вот уже гудок его, протяжный и затихающий, тускнел вдали, и дым расходился в небе; он шел подряд несколько суток,