Читать книгу - "Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - Луи Перго"

– Что вы делаете со всеми этими пуговицами? – обратился отец Симон к Тентену. – Держу пари, вы украли их у своей матери. Шепну-ка я ей словечко, чтобы предупредить ее… Посмотрим, что она скажет… А пока, поскольку вы мешаете классу, сегодня вечером оба останетесь после уроков на час.

«На целый час! – задумались остальные. – Ничего себе! Генерал и казначей арестованы. Как же воевать?»

После того злополучного дня, когда Курносый потерпел поражение, он – и его можно понять – не спешил вновь взять на себя обязанности главнокомандующего. Если только вельранцы придут!.. Черт побери, чума на них!

И хотя накануне они были разбиты в пух и прах, кто поручится, что эти чокнутые не полезут опять?

– Итак, где же пуговицы? – продолжал отец Симон. Только напрасно он наклонялся, и прилаживал очки, и заглядывал под парты. Ни одна пуговица не попалась ему на глаза. Во время его атаки на Лебрака осмотрительные соратники украдкой заботливо всё подобрали и попрятали по карманам как можно глубже. Учителю ни за что не узнать о происхождении и количестве этих удивительных пуговиц. Так что он остался в полном недоумении.

Но, вернувшись на свое место и, конечно, в жажде мести – вот ведь старый пачкун! – он порвал надвое прекрасную картинку Мари Тентен. От гнева и горя Лебрак даже побагровел. Учитель небрежно бросил обе половинки в мусорную корзину и продолжил прерванный урок.

Крикун, который знал, до какой степени Лебрак дорожит своей картинкой, якобы совершенно случайно уронил ручку и, нагнувшись, чтобы поднять ее, быстро выхватил из корзины два драгоценных обрывка и спрятал их в учебнике.

Потом, желая доставить командиру удовольствие, он тайком склеил два разрозненных куска обрезками от почтовых марок и на ближайшей перемене вернул картинку Лебраку. Тот, пораженный этим поступком, так расчувствовался, что едва не расплакался от радости и не знал, как благодарить доброго Крикуна, своего верного друга.

И всё же эта история с отсидкой после уроков была совсем некстати.

«Только бы он моим ничего не сказал», – думал Тентен. И признался Лебраку в своей тревоге.

– Да ладно, – хмыкнул командир, – он уже и думать об этом забыл. Только будь внимателен, следи за собой! Не прикасайся к карманам. Если он узнает, что у тебя есть еще…

Как только на перемене они вышли во двор, хранители пуговиц вернули казначею то, что они собрали. Ни один не упрекнул его в неосторожности. Каждый прекрасно осознавал, сколь тяжкую ответственность он на себя взял и чего еще может стоить ему эта должность, за которую ему уже предстоит остаться после уроков в классе, не говоря о выволочке, несомненно, ожидающей его дома.

Тентен это почувствовал и посетовал:

– Знаешь, нет! Лучше найти кого-то другого, чтобы был казначеем. Слишком уж это скучно и опасно. Я и так вчера не участвовал в бою, а сегодня еще и наказан!..

– И я, – сказал Лебрак, чтобы утешить его. – Меня тоже оставили после уроков.

– Да, но вчера вечером – скажи, ведь так? – ты же раздавал оплеухи, швырялся камнями, размахивал дубиной!

– Ну и что? Ладно, на вечер тебя иногда будут подменять, чтобы ты тоже мог сражаться.

– Если бы я знал, я бы уже сейчас спрятал пуговицы, чтобы не тащить их вечером домой.

– А вдруг тебя кто-то увидит? Например, папаша Гюгю – сквозь щели в досках своего амбара? А потом придет и украдет их у нас или скажет учителю. Вот хороши мы потом будем!

– Нет, Тентен! – хором подхватили остальные: все хотели его утешить, успокоить и убедить вопреки собственному желанию продолжать хранить военный капитал, одновременно причину неприятностей и доверия, несчастья и гордости. – Ты ничем не рискуешь.

Последний урок прошел в унынии. Перемена закончилась без обычных потасовок в почти полном молчании, его прерывали разве что таинственные переговоры и совещания вполголоса, и это еще больше заинтриговало учителя. День был испорчен, перспектива остаться после уроков полностью истощила юношеский энтузиазм учеников и заглушила их порывы к действию.

– Чем бы заняться сегодня вечером? – размышляли деревенские, когда Гамбетт и оба Жибюса разошлись по домам: один – на свое побережье, двое других – в Вернуа.

Курносый предложил партию в шары, потому что играть в догонялки никто не захотел. После сражений на Соте это подобие войны казалось таким пресным…

Друзья отправились на площадь и поиграли в квадраты с одним шаром, «взаправду, а не понарошку», пока наказанные проводили лишний час в классе, переписывая лекцию Бланше по истории Франции, которая начиналась следующими словами: «Мирабо от рождения был колченог и косноязычен^{37}; два коренных зуба, имевшихся у него во рту, свидетельствовали о его силе…» и т. д., на что им было ровным счетом плевать.

Пока они переписывали, их блуждающее внимание ловило восклицания играющих, доносящиеся из открытых окон:

– Все. Ничего! Я раньше сказал! Обманщик! Не попал! Целься в Курносого! Бам! Убит! Сколько у тебя шаров? Три. Врешь, по крайней мере еще два! Ну-ка, отдай, грязный вор! Поставь их в квадрат, если хочешь играть, мой мальчик… Плевать я хотел, щас подойду к кучке и всё разобью.

«До чего всё-таки круто играть в шары, – думали Тентен и Лебрак, в третий раз переписывая „Мирабо от рождения был колченог и косноязычен…“».

– Ну и видок, наверное, был у этого Мирабо! – заметил Лебрак. – Когда наконец пройдет этот час?

* * *

– Вы моего брата не видели? – спросила Мари, проходя мимо игроков, жарко спорящих о сомнительном шаре.

Ее вопрос мгновенно успокоил друзей, мелкие интересы, вызванные игрой, исчезли при первом же напоминании об их великом поприще.

– Я сшила мешочек, – добавила она.

– Ух ты! Покажи!

И Мари Тентен продемонстрировала ошеломленным и оцепеневшим от восхищения воинам мешочек с завязками из нового гризета размером с два мешочка для обычных шаров. Прочный мешочек, аккуратно сшитый, с двумя новыми тесемками, позволяющими так туго стянуть отверстие, что ничего оттуда не вывалится.

– Чертовски здорово! – рассудил Курносый, чьи глаза излучали благодарность, выразив таким образом верх восхищения. – Теперь мы в порядке!

– Скоро они выйдут? – спросила девочка, которой сообщили о том, в каком положении оказались ее брат и дружок.

– Через десять-пятнадцать минут, – подсчитал Крикун, взглянув на башню колокольни. – Подождешь?

– Нет, – ответила она, – боюсь, как бы меня не увидели с вами, а то скажут моей матери, что я «шкетка». Я ухожу, а брату скажите, чтобы тоже шел, как только появится.