Читать книгу - "Все люди смертны - Симона де Бовуар"

— А что можно желать?

— На свете столько всего… — вздохнула она.

Я рассмеялся. Мне нетрудно было бы осыпать ее подарками. Но я не любил ее. Я никого не любил. Одеваясь, я с трудом держался на ногах, как в тот день, когда схоронил Катерину и с ней все свои надежды. Изо дня в день одно и то же, думал я. Без конца. Наступит ли день, когда я пробужусь в ином мире, где даже вкус воздуха будет другим?

Покинув спальню, я вышел из дворца. Это был все тот же мир, та же Кармона с ее розовыми мостовыми и коническими печными трубами. Новые статуи стояли на прежних местах; я понимал, что они прекрасны, но я также понимал, что они столетиями пребудут неподвижными там, где их воздвигли, и они казались мне такими же древними и чужими, как мраморные венеры, найденные в земле. Жители Кармоны проходят рядом с ними, не глядя: они не смотрят ни на памятники, ни на фонтаны. Так для чего нужны эти резные камни? Я миновал крепостные стены. Кому нужна Кармона? Она незыблемо возвышается на скалистом холме во времена войн, мира, чумных эпидемий и бунтов; в Италии есть добрая сотня городов, что стоят на своих скалах, надменные и бесполезные. Кому нужны полевые цветы и небо? Выдалось славное утро, но крестьяне, не разгибавшие спин, не смотрели вверх. А я за двести лет устал глядеть на неизменно те же небеса.

Несколько часов я шел куда глаза глядят. Все, чего бы я ни пожелал… Я повторял эти слова, но у меня так и не зародилось ни малейшего желания. Как далеко ушло то время, когда я ощущал вес каждого зернышка в своей горсти.

Я внезапно остановился; за оградой, где кудахтали куры, женщина, склонившись над чаном, полоскала белье, а под миндальным деревом сидела совсем маленькая девочка, заливаясь смехом; земля была усыпана белыми лепестками, и малышка, темноволосая, с большими печальными глазами, сжав в кулачке лепестки, жадно тащила их в рот. Я подумал: ее глаза впервые видят, как цветет миндаль.

— Какая славная девочка, — сказал я. — Ваша дочка?

— Да. Она худенькая.

— Надо лучше кормить ее, — заметил я, бросая на колени ребенка кошелек.

Женщина с неприязнью посмотрела на меня, и я удалился, так и не увидев ее улыбки; девчушка — та улыбалась, но улыбка была адресована не мне; для этого она не нуждалась в моем присутствии. Я поднял голову. Надо мной было новое синее небо, деревья в цвету сияли как в тот день, когда я нес на плече Сиджизмондо. Мир заново рождался в глазах ребенка. Я вдруг подумал: у меня будет ребенок, мой ребенок.

Через десять месяцев Лаура произвела на свет красивого крепкого мальчика; я тотчас отправил ее в замок в окрестностях Вилланы: я не намеревался ни с кем делить сына.

Пока кормилицы растили малыша, я страстно обдумывал будущее Антонио. Прежде всего я установил мир, мне хотелось, чтобы сын никогда не изведал кровавой тщеты войны. Флоренция с давних пор требовала вернуть порт Ливорно: я согласился сделать это. В Ривеле взбунтовался народ, тамошний князь умолял меня о помощи, суля подчинить город моей власти: я отказал.

На холме напротив Кармоны начали строить мраморную виллу и разбивать сад; я призвал ко двору художников и ученых; я собрал картины, статуи, обширную библиотеку: воспитанием Антонио занялись лучшие люди нашего времени; я присутствовал на уроках, а физическими упражнениями руководил лично. Это был красивый ребенок, на мой взгляд, несколько щуплый, но крепкий. В семь лет он умел читать и писать по-итальянски, по-французски и на латыни; он плавал, стрелял из лука и ловко правил маленькой лошадкой.

Ему были необходимы сверстники, которые разделяли бы с ним занятия и досуг; я собрал вокруг него самых красивых и одаренных детей в Кармоне. Я приказал поселить во дворце и ту хрупкую смуглую девочку, сидевшую под цветущим миндальным деревом; ее звали Беатриче; она росла, сохраняя тот же смех, то же личико; в играх она вела себя как мальчишка, и Антонио предпочитал именно ее всем своим приятелям.

Как-то ночью мне не спалось — в ту пору я нередко скучал, даже во сне, и я спустился в сад. Стояла безлунная ночь, теплая, благоуханная, с падающими звездами; сделав несколько шагов по песчаной аллее, я заметил пару, шедшую по лужайке, держась за руки; поверх длинных ночных рубашек висели цветочные гирлянды; Беатриче вплела в волосы вьюнок, а к груди она прижимала плотный цветок магнолии. При виде меня они застыли на месте.

— Что вы здесь делаете? — спросил я.

— Прогуливаемся, — ответила Беатриче чистым голоском.

— И часто вы прогуливаетесь здесь в этот час?

— Он — в первый раз.

— А ты?

— Я? — Она дерзко взглянула на меня. — Я каждую ночь вылезаю через окно.

Эти двое стояли передо мной, провинившиеся подростки, в своих украшенных цветами рубашках, скрывавших босые ноги, — у меня вдруг защемило сердце. Я дал им дни солнца, праздник, смех, игрушки, сласти, картинки, а они втайне сговариваются между собой, чтобы вкусить сладость ночей, которой я не дал им.

— А что вы скажете насчет прогулки верхом? — спросил я.

У них заблестели глаза. Я оседлал своего коня, посадил Антонио перед собой, а Беатриче на круп, ее ручки обхватили мою талию; мы галопом спустились с холма, галопом пересекли долину, и звезды падали над нашими головами; дети вскрикивали от радости. Я прижал к себе Антонио.

— Не стоит впредь покидать замок украдкой. Вообще не стоит ничего делать украдкой. Чего бы ты ни захотел, проси меня: ты это получишь.

— Да, отец, — послушно согласился он.

Назавтра я подарил обоим по лошади, и нередко в теплые ночи я звал их проехаться вместе со мной. Я велел построить барку с оранжевыми парусами, чтобы мы могли вместе плавать по озеру Вилламоза, на берегу которого мы в летние месяцы нередко спасались от невыносимой жары. Я умудрялся предупреждать все их желания. Когда они уставали от игр, плавания, скачек, бега, я усаживался рядом с ними в теплой тени пиний и рассказывал им разные истории. Антонио без конца расспрашивал меня о прошлом Кармоны; он с изумлением смотрел на меня.

— А я, что буду делать я, когда вырасту? — порой задавал он вопрос.

— Все, что захочешь, — со смехом отвечал я.

Беатриче ничего не говорила, она слушала с непроницаемым видом. Это была маленькая диковатая девочка с длинными, как паучьи лапки, ногами. Ее влекло запретное; она где-то пропадала часами, потом оказывалось, что она забралась на крышу, или заплыла на середину озера, или шлепала в коровнике по навозу, или замерла на дереве над тропой, чтобы вскочить на необузданную лошадь.

— Какая забавная девчушка! — говаривал я, проводя по ее волосам.

Она непокорно мотала головой, ей не нравилось, когда я вскользь прикасался к ней; стоило мне склониться, чтобы поцеловать ее, она отскакивала и с достоинством протягивала мне руку.

— Тебе здесь не нравится? Ты несчастна?

— Да нет.

Она и не подозревала, что могла бы жить в другом месте, стирать белье, полоть огород, но когда я видел, как она склоняется над толстой книгой или лезет на дерево, то с гордостью говорил себе: это я определил ее судьбу. А еще мое сердце радостно билось, когда смеялся Антонио; мне он обязан жизнью, мне он обязан миром, твердил я.