Читать книгу - "Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев"

провел мимо груды затухающих поковок в застекленную конторку мастера и там один на один спросил:

— Переживаешь?

Максим понурил голову и не ответил.

— Понимаю, обидно очень. Конечно, помешала тебе эта история с Голдобиным. Не Голдобин, а «история», подчеркиваю.

— Старик счеты сводит.

— Не думаю.

— Думай не думай, а факт!

Утешал и Сеня Чурилев. С ним Максим был откровеннее. И про Станиславу все выложил.

— Какая она, Сенька, знал бы ты! — вздыхал он поздно вечером, сидя на своей койке в общежитии. — И красавица, и умница, главное… не чета нашим!

— Ну, что красавица, сам видел! А умная, потому что образование.

— Не в образовании дело, да и учится еще! От рожденья она такая. Понимаешь?

— Понимаю. — И, помолчав, сочувственно утешал: — Ничего, наладится у тебя все, Максим. И то, и это.

Собеседником был и Голдобин. С ним, незримым, спорил Максим, когда бродил по вечерним пустынным улицам и дома, без Сеньки.

— Мудрым себя считаешь, Александр Андреич, а понять не можешь! — уминал он кулаком воздух перед собой. — Не можешь! Я же хотел добра, хотел лучше сделать… А ты не понял, и мне тебя не переубедить. Такой уж характер у тебя, и воспитание, видать, такое. Тебе сказали, и ты делаешь, а подумать головой некогда. Эх ты, мудрец!..

И дальше:

— Ведь я же прав. Провалилось дело-то, почин твой. Шумнули, а толку ни на грош! Теперь ты на мне отыгрываешься. Вроде бы такие, как я, виноваты в твоей неудаче. Да, неудаче, хотя ты и Рогачев боитесь признаться в этом!

И дальше, уже о самом больном:

— Не приняли меня… Нет, ты все-таки мудр, старый! Знаешь: дай мне партийный билет, я в сто крат сильнее буду. И вряд ли тогда бы… Так?

Голдобин не отвечал.

Он глядел на Максима тяжелым, непримиримым взглядом и молчал.

А Максиму хотелось, чтобы он ответил. Очень хотелось, чтобы старик ответил.

Тогда он взял да и позвонил Голдобину на квартиру. Но ответил не он.

XVI

Максим и Зойка сидели в парке на скамейке. Мало кому пришло бы в голову сидеть вот так: в пустом, еще не открытом парке, ежиться от холода. А они сидели.

— Посмотри, как красиво! — говорила Зойка, показывая на горизонт, на поздний закат. И Максим соглашался:

— Красиво!

Недавно ему было совсем плохо. Даже, когда забредя в телефонную будку на площади и набрав знакомый номер, он услышал Зойкин голос. Он сразу узнал этот голос и первым движением его было бросить трубку. Потом Зойка сказала, что хочет с ним встретиться. В полутемном будочном стекле напротив он увидел отражение хмурой своей физиономии.

А теперь улыбался, слушая Зойку.

Некрасивого, она, казалось, просто не замечала. Не видела ни грязного после талой воды асфальта, ни замусоренных аллей, ни старого киоска, крест-накрест заколоченного досками — ничего. Не замечала даже холода…

Положив локоть на спину скамьи, Максим обнимал девушку за плечи, а в ладони согревал ее пальцы.

И вдруг она заплакала. Заплакала обиженно и беспомощно, Максим отпустил ее.

— Что с тобой?

— Ты… грубый! — проговорила Зойка. И повторила упрямо. — Ты грубый. Я не хочу, чтобы так со мной… У тебя были другие… И Станислава… Я знаю…

— Ну, Зоенька!.. — протянул Максим и умолк, не зная, что сказать.

Они долго молчали. Уже стемнело и чуть заветрило. Заколотил голыми ветками тополь над головой. Почернела проколотая зеленой звездой легкая дымка облака на горизонте.

— Ты не сердись, Максим!

— Я не сержусь.

— Не сердись. Ты же лучше всех, я знаю. Я вот недавно познакомилась с одним студентом — Димой. Из консерватории, скрипач. Он мне много рассказывал про голубые города, про все…

Максим усмехнулся.

— Не-ет… Он, правда, хороший, этот Дима. Но ты лучше.

Зеленая звезда на горизонте подмигивала Максиму, туманя глаза радостью. Но он сдерживал радость, пугаясь, что сменит ее тоска последних дней.

— Я почему-то очень тебе верю.

— А другие… — вырвалось у него. — Другие почему-то не верят!

— Кто?

Максим не ответил.

— Ну, почему ты не хочешь сказать? — Зойка схватила его за руку, просительно заглянула в лицо. — Скажи-и!..

Что он мог сказать ей, девочке?

— В другой раз, Зоя!

— Я же догадываюсь, Максим! Мой отец, партбюро… Так?

Он удивился ее словам, но промолчал.

— Ну, пожалуйста, Максим!..

— В другой раз! — с твердой решимостью сказал он. — Сегодня не нужно.

А кто-то совсем недавно говорил ему эти же слова…

— Пойдем, Зоя! — минуту спустя попросил он и, поднявшись, протянул девушке руки.

XVII

С утра у Голдобина настроение было прекрасное. Накануне на торжественном вечере во Дворце посадили его в президиуме за красный стол, сидел он там строгий и красивый, бритое, проглаженное радостью лицо его было видно всему заводу. Все, казалось ему, обращали на него внимание. Когда в докладе директор упоминал его фамилию, Александр Андреевич старался не показывать виду, но руки его, большие, длинные, с пальцами, утолщенными и загрубевшими на концах, вздрагивали от волнения.

То было накануне. А сегодня с утра получилось совсем уж здорово. Разбудил его звонкий марш из включенного на всю мощь радиоприемника: постаралась Зойка… Она же и принесла в спальню подарок — электробритву. Дорого внимание любимой дочери. Старшие дети вниманием и подарками отца не баловали… Не до подарков было.

Голдобин опять развеселился, упершись левым кулаком в подушку, он правой рукой ласково обхватил девушку за плечи, притянул к себе:

— Спасибо!.. Чего расстаралась? Не рождение же у меня!..

— Рабочий праздник, папа! — проговорила Зойка, вывертываясь из жестких рук старого кузнеца. — А ты у нас… знаменитый рабочий!

Голдобин вспомнил и совсем растаял, загордился, забыв, что в подштанниках, вылез из-под одеяла, пошел к этажерке, где лежала врученная ему на торжестве грамота: решил похвастаться. Остановил его насмешливо-строгий голос Александры:

— Куда это, старый черт, в исподнем собрался? Взрослой дочери-то постыдился бы!..

Голдобин застыл на полдороге, застеснялся, а потом бочком-бочком двинулся обратно к постели. Зойка, рассмеявшись, выбежала из спальни. Александра, празднично приодетая в бордовое, «молодое» платье, тоже было исчезла, но через минуту показалась снова, бережно неся на вытянутых руках новенькую, расшитую по рукавам и вороту просторную украинскую рубаху.

— Чего это вы сёдни? — скрывая радость, ворчал Голдобин. Он едва оправился от крепкого жениного поцелуя. — Как с ума посходили: подарки разные!..

— Да вот уж решили, вас не спросили! — кокетливо вскинула рыжеватенькие брови Александра.

Голдобин проворчал по привычке:

— Уж вы спросите!

— Зойка! — позвал он. — На демонстрацию собираешься?

Зойка откликнулась из прихожей:

— Собралась уже, папа. Ждут меня, извини!

— А ты, что, тоже на демонстрацию? С