Читать книгу - "Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина"

и тоску по обществу молодых, пыталась подкормить ее побелевшими шоколадными конфетами из бесконечных школьных запасов да напоить дурным ароматизированным чаем. За этот учебный год Софью изрядно утомили скачки ее социального капитала, потому она не принимала новообретенную любезность коллег на свой счет. Поначалу она скептически отнеслась к идее Николая Александровича, но он говорил так воодушевленно, так убедительно, что пришлось задуматься. Административная работа — это, конечно, не по ее части, но если уж зачинать перемены, то бросать их на половине безответственно.

В конце концов, откуда еще взять школу, в которой захочется работать, если не выстроить самой?

* * *

— И как ваша директриса? В той школе?

— Да, дела там вроде бы идут на лад. Они снова в рейтинге отбили позиции. Не удивлюсь, если за счет Елены Георгиевны: она неплохой администратор, да и связи нужные у нее есть. Она может вполне эффективно функционировать. При системе сдержек и противовесов, конечно.

— Так кого поставили на ее место?

— Как вы понимаете, не меня.

вишневые кости метят в висок

Наконец наступил отпуск. Порой Софья думала, что в школу ее толкнула одна лишь жажда вернуть себе лето, утраченное в семнадцать лет. В университете казалось чудовищной несправедливостью, что июнь уходит над подготовку к экзаменам, а июль на практику. Оставался только огрызок августа — не поесть, а так, надкусить.

Она не ожидала, что Андрей засобирается к ней, и не знала, рада ли этому вовсе. Последний раз она привозила к себе кого-то лет тринадцать назад, после полугодовых отношений и официального приглашения со стороны родителей. Старшекурсник Тимур с философского был платником, жившим на пару этажей выше нее. Тимур вполне годился на обложку женского романа о любви простой смертной и эльфа: он эффектно откидывал назад длинные светлые волосы, бросал пронзительные взгляды ярко-синими глазами, говорил на трех языках (эльфийского среди них не водилось, зато была латынь), остроумно шутил, вставлял между делом слова «бифуркация», «диалектика» и «трансцендентность» и утягивал первокурсниц целоваться на крышу общежития на рассвете. Софья так и не могла поверить, что его выбор пал именно на нее, поэтому тихо умирала от восторга все полгода.

А потом Тимур приехал к ней в гости. Он вышел из поезда, скривился в усмешке, оглядев вокзал, и выдал:

— Надеюсь, этот вояж себя оправдает.

Софья из кожи вон лезла, чтобы Тимур не остался разочарованным. Упросила отца повозить их по округе, водила на самые красивые дикие пляжи, на самые заповедные тропы в горах. А Тимур все скучал. Скучал в ее «деревне», как он заявил однажды. Софья тогда проплакала полночи в подушку, сама не понимая, отчего. Когда Тимур уехал на неделю раньше обещанного, папа нашел ее хнычущей в саду и взялся за расспросы. После этого он и сказал главное: Тимуру было скучно не у нее, а с ней.

— Ему публика нужна, не видишь, что ли? С чего тебя на выпендрежников потянуло-то, Сонь? Красивый, конечно, да дрянь пацан. Забудь.

Софья, как и всегда, послушалась папу и удалила номер Тимура, а на его звонки и сообщения не отвечала. После ее возвращения тот покрутился рядом еще с неделю и взялся за новоприбывших первокурсниц. Потом Софья, получив пару наглых ухмылок от незнакомых парней, узнала от одногруппницы, что Тимур то и дело трепался о ней в курилке. И правда, дрянь пацан оказался.

Ей было стыдно за то, что она вообще притащила Тимура домой. Хорошо хотя бы дедушка не застал этого. Не хотела она знать, что дедушка сказал бы о ее выборе.

По большей части дедушка молчал или что-то бормотал себе под нос едва слышно. По-русски говорил плохо и неохотно — в их городе можно было обойтись и без этого. С зятем ладил: тот тоже был не из болтливых. Однако с маленькой Соней дедушка становился словоохотливым — стоило им только выйти в лес, как минуте на десятой его пробивало на воспоминания о братьях, матери, годах в оккупации, высылке и голоде в чужой пустынной стране, раннем взрослении, знакомстве с женой и наконец столь желанном возвращении домой. Ребенком она росла беспокойным, так что гулять они ходили постоянно. Стоило пропустить хоть одну прогулку, как Соня принималась чудить: забираться на деревья, чтобы снимали ее как кошку, с пожарными, прятаться от старших на несколько часов, чтобы весь дом вставал на уши, прыгать из окон, играть со ржавыми гвоздями, вымазывать гуашью деревья, цветы и грядки. Поэтому на семейном собрании было решено каждый вечер Соню проветривать — чаще всего этим занимался дедушка, но, бывало, ходили и всей семьей. Гуляя «куда глаза глядят», они обошли все окрестности.

Если дедушка предлагал выбрать, куда глядеть ее глазам, она всегда тыкала в армянский храм на предгорье. Нагромождение серых, едва ли обтесанных камней, как будто силком втиснутое под черепичную крышу, кружило ей голову. Соня пыталась посчитать, сколько храму лет, но только путалась: выходило аж целых десять дедушек или сто Сонь. В этом сумрачном, спасительно-прохладном здании такие же суровые темноволосые и темнобородые мужчины читали на непонятном и оттого завораживающем языке молитвы. Туристы пытались вызнать, сколько стоят свечки, иконы, записки, а все свободно лежало рядом с ящиком с прорезью — безо всяких указаний. На все вопросы о цене чернобородый мужчина с акцентом неизменно отвечал: «Сколько Бог на душу положит».

Соне шесть лет.

Ей нравится жить в месте обитания разных богов и божков, у каждого из которых есть свое пристанище. Один — внизу, в древней мечети недалеко от шоссе, другой — в армянском монастыре на горе, третий — в ближайшем крупном городе на главной площади в украшенном цветистыми фресками православном соборе, еще один стоит на площадях и зовет в светлое будущее, а люди по-прежнему несут ему цветы, иной вещает из телевизора, одним лишь словом, взглядом, жестом обещая исцелить болящих и воскресить мертвых. Были и те боги, о которых знали только их жрицы — местные гадалки-ведуньи, к которым Соню с опасливым любопытством водила мама. Или же те неведомые боги, к которым в лес приходили люди с длинными волосами, называющие себя шаманами, — оттуда доносился бой барабанов и потягивало чем-то сладко-горьким.

Соне шесть лет.

Она не видит различий и противоречий, не знает о предшествующих им и уже происходящих по соседству кровавых спорах за власть правильного, того единственно верного Бога.

Соне шесть лет.

На вопрос «Кто такой Ленин?» она, фыркая, отвечает: «Памятник». Соня еще не знает, что родилась она в год