Читать книгу - "Ночь и день - Вирджиния Вульф"

— Что это, Мэри, — сказал он наконец, — сегодня никаких смешных историй от вас не дождешься?

Он явно подтрунивал над ней, и обычно Мэри не обращала внимания на колкости. Однако на этот раз реакция ее была довольно резкой:

— Должно быть, потому, что я их не знаю.

Ральф, помолчав немного, заметил:

— Вы слишком много работаете. Я не хотел сказать: в ущерб здоровью, — добавил он, когда она презрительно фыркнула. — Я лишь имел в виду, что, на мой взгляд, вы слишком увлечены работой.

— А это плохо? — спросила она, прикрывая глаза рукой.

— Думаю, да, — серьезно ответил он.

— Всего неделю назад вы говорили обратное.

Она произнесла это с вызовом, но ясно было, что она расстроилась. Ральф не заметил этого и принялся тоном наставника излагать ей свои взгляды на правильный образ жизни. Она слушала его, но из всего сказанного могла сделать только один вывод: он говорит так, потому что встретился с кем-то и находится под влиянием этой персоны. Он говорит, что ей следует больше читать и вообще неплохо бы понять, что есть разные точки зрения, которые заслуживают внимания не меньше, чем ее собственная. А поскольку в последний раз, когда она его видела, он уходил из конторы вместе с Кэтрин, она приписала эту перемену ее влиянию — скорее всего, Кэтрин, покидая сцену, которая явно произвела на нее неприятное впечатление, не удержалась от критики или даже ничего не сказала, но своим видом дала понять, что всего этого не одобряет. Тем не менее она знала и то, что Ральф нипочем не признается, что кто-то на него повлиял.

— Вы мало читаете, Мэри, — говорил он. — Вам надо почаще читать стихи.

Это верно, литературные познания Мэри были ограничены лишь теми произведениями, которые требовалось знать для экзаменов, а в Лондоне времени на чтение почти не оставалось. Мало кому понравится, если его упрекнут в недостаточном знании поэзии, но о том, что Мэри задело это замечание, можно было догадаться лишь по внезапно застывшему взгляду. «Вот, я веду себя именно так, как не хотела», — спохватилась она и сказала очень спокойно:

— Ну так скажите, что я должна прочесть.

Ральфа почему-то раздосадовал такой ответ, и он назвал несколько имен великих поэтов, что дало повод поговорить о несовершенстве характера и образа жизни Мэри.

— Вы общаетесь с теми, кто ниже вас, — заговорил он с неожиданным волнением, — и это вошло у вас в привычку, потому что на самом деле это довольно приятно. Но вы начинаете забывать о том, кто вы, в чем ваше предназначение. Вы, как всякая женщина, слишком много внимания уделяете мелочам. И уже не различаете, где главное, а где второстепенное. Именно поэтому все подобные организации обречены на неуспех. Именно поэтому суфражистки ничего не добились за все эти годы. Что толку в салонах и благотворительных базарах? Вам нужны идеи, Мэри? Выберите что-то большое, значительное: и не бойтесь совершать ошибки, главное — не мелочитесь! Почему бы вам не оставить все это на годик-другой? Поездите по свету, мир повидаете. Вместо того чтобы барахтаться с полудюжиной людей в болоте до конца дней. Но вы не послушаете меня, — заключил он.

— Знаете, я и сама так думала в последнее время, о своей жизни то есть, — произнесла она, удивив Ральфа покладистостью. — Я бы хотела уехать куда-нибудь далеко-далеко!

Повисло молчание. Потом Ральф сказал:

— Мэри, неужели вы это серьезно? — Раздражение улеглось, и грустный тон ее голоса заставил его пожалеть о том, что он был с ней так резок. — Но вы ведь не уедете, правда? — спросил он. И поскольку она ничего не сказала, добавил: — О нет, только не уезжайте.

— Я сама толком не знаю, чего хочу, — ответила она. И уже готова была поделиться с Ральфом своими планами, но, похоже, он не настроен был выслушивать.

Он погрузился в молчание, которое, как показалось Мэри, имеет какое-то отношение к тому, о чем она сама не могла не думать, — об их чувствах друг к другу. Она почти видела, как их мысли прокладывают путь навстречу, словно длинные параллельные тоннели, которые уже почти соприкасаются, но все никак не сойдутся.

Когда он ушел — а он ушел, так и не сказав ничего, кроме дежурного «спокойной ночи», — она еще некоторое время сидела, перебирая в памяти его слова. Если любовь — всепожирающий огонь, который переплавляет все твое существо в кипучий бурный поток, то Мэри любила Денема не больше, чем кочергу или каминные щипцы. Но вероятно, такая страсть — большая редкость и все вышеперечисленное свойственно лишь последним стадиям любви, когда сил сопротивляться больше нет, они таяли день за днем, неделя за неделей и иссякли. Как большинство образованных людей, Мэри была немного эгоисткой, в том смысле, что придавала большое значение своим переживаниям, и, как ревнительница строгой морали, считала своим долгом время от времени убеждаться, что ее чувства делают ей честь. Когда Ральф ушел, она проанализировала свое душевное состояние и пришла к выводу, что неплохо было бы выучить какой-нибудь иностранный язык — например, итальянский или немецкий. Подойдя к письменному столу, она достала из ящика, который держала под замком, стопку густо исписанных страниц. Принялась читать, поминутно отрываясь и думая о Ральфе. Она постаралась вспомнить все его качества, которые вызывали в ней такую бурю эмоций, и лишний раз убедилась, что ничего не приукрасила. Потом опять посмотрела на рукопись и сказала себе, что писать грамматически правильную английскую прозу — самое трудное, что может быть на свете. Но поскольку о себе она думает в этот момент гораздо больше, чем о правильной английской прозе и даже о Ральфе Денеме, то еще неизвестно, любовь ли это, а если даже и так, то к какой ветви данного семейства можно отнести ее чувство.