Читать книгу - "Осенняя охота - Екатерина Златорунская"

Но иногда Йохан спрашивает что-то по-настоящему важное. И я всегда отвечаю честно.

Я пишу Йохану сообщение и стираю. Это все рюмка абрикосовой водки. Вспомнила. Она называется палинкой.

Йохан потолстел килограммов на десять с тех пор, как мы начали вместе работать.

Йохан вырос на юге Швеции, у него остался легкий акцент, как загар после долгой жизни на юге. Он ездил в детстве на велосипеде на море. Первая его жена датчанка. Датчанки красивее, чем шведки, так он считает.

Вряд ли Йохан столько знает обо мне.

Но и я по-настоящему ничего о нем не знаю.

На стенах в комнате фотографии моего сына Cтена. У него бледная веснушчатая кожа, светло-соломенные волосы, он похож на отца. У сына есть девушка Кирстен. Они приезжают сюда на пароме. Они тоже думают, что поженятся и у них будут дети.

Ночью особенно тихо и кажется, что по дому кто-то ходит, отец или мать, и я снова маленькая, сплю в своей детской комнате, где еще три года назад спал Стен, там могли бы спать наши с Михаэлом дети, сейчас там никто не спит, а я лежу в родительской (когда-то) кровати (сейчас нашей с Ларсом), смотрю в потолок, низкий, бревенчатый. Когда мне исполнится семьдесят пять, я тоже перееду в дом для престарелых. И, может быть, запишусь на танцы.

Однажды, это было давно, мне приснился Йохан. Во сне мы учились в колледже и гостили в чужом большом доме, как на старых фотографиях, свет цветущей яблони, и этот яблоневый свет лежал на всех вещах в том доме предчувствием любви и близости. Йохан был худой, юный, мы касались друг друга плечами, руками, потому что было можно, потому что это был сон, потом он гладил мою спину, потом обнял меня и засунул руку в трусы. В доме были еще люди, я слышала их голоса. Мы засмеялись. Я проснулась. Во сне тот яблоневый свет был любовью – была и ушла навсегда, и больше не вернется, ничего этого не было и уже не будет.

Солнечный свет заливал всю комнату, и потом целый день, когда я видела Йохана, я вспоминала сон. Тот Йохан из сна был молодой и радостный, а этот тяжелый и грустный, и мне хотелось рассказать ему, каким он был юным там. Но я могла рассказать ему об этом только в том сне.

Мал-мала-меньше похожи друг на друга, словно это одна и та же девочка в разном возрасте.

Мы с Йоханом рассматривали семейный альбом Астрид, и когда он увидел ее фотографию в двухлетнем возрасте, его лицо затвердело, хотя никак не изменилось. Никто другой бы не заметил. Может быть, только его жена. Наверное, он вспомнил о своих мал-мала-меньше. Я знала, непреодолимо между нами даже не то, что мы не любили друг друга, а то, что я не хотела детей. Хорошо, что я ни разу так и не отправила ему ни одно из нетрезвых сообщений.

Я вообще не хотела детей, но Ларс сказал, когда я забеременела: «Это наш ребенок, ты не имеешь права…» Он не договорил.

В роддоме я смотрела на только что родившихся детей, они лежали в кувёзах рядком, по десять младенцев сразу, спеленатые от головы до ножек, так что их маленькие лица выглядывали из пеленки, словно лица космонавтов из шлема скафандра, они и были космонавтами, они прилетели на Землю. Почти все дети спали, но некоторые неподвижно смотрели на меня блестящими бусиничными глазами. Я чувствовала себя виноватой. Я смотрела на новорожденных детей, а видела тела. В первый час после наступления смерти температура тела может незначительно повыситься, затем наступает замедленное остывание. Первыми остывают открытые части тела: лицо и кисти рук становятся холодными, а через четыре часа – и все тело под одеждой. Первое, что должен сделать следователь на месте происшествия, – убедиться, что перед ним труп, а не живой человек.

Я видела много-много мертвых тел, с резаными, колотыми, рублеными, рваными, размозженными ранами, слепыми, сквозными, касательными, одиночными и множественными ранениями с дальнего расстояния, близкого расстояния, убитых выстрелом в упор, без рук и ног, без головы, c ранними трупными изменениями, разложившиеся тела, мумифицированные тела, тела взрослых и детей.

Я видела, как их осматривают, описывают, фотографируют. При описании тело поворачивают и переворачивают, оценивают степень охлаждения – для этого труп для удобства поворачивают ягодицами к врачу, он вводит термометр в прямую кишку взрослого на десять – двенадцать сантиметров, на пять сантиметров – в прямую кишку ребенка.

Вскрывают череп, разрезают грудную клетку, извлекают кишечник, легкие, печень, кусочки внутренних органов, мозг возвращают не в череп, а в грудную клетку, зашивают, накачивают формалином, пеленают в черные пластиковые мешки.

Йохан

Ноябрь

Ингер предложила поехать в гостиницу, где Астрид весь октябрь снимала в будние дни один и тот же номер. Она заселялась одна, без багажа, без спутника, на несколько часов, заказывала в номер еду – салат, чай, иногда пользовалась услугами СПА-центра.

Номер создавал ощущение прохладного дня на морском побережье: серый пол, голубые жалюзи, голубое одеяло на кровати, в ванной свернутые в рулон полотенца, вазочки с сухими цветами, шампуни, кондиционеры, гели для душа. Ингер не удержалась и понюхала.

Йохан думал: зачем Астрид снимала номера в отелях, если ни с кем не встречалась? В ее телефоне нет переписок с мужчинами, нет ничего, что бы свидетельствовало, что у нее был роман на стороне. Коллеги не нашли никаких совпадений с другими постояльцами, и ни с кем она, по опросам администратора и горничных отеля, не вступала в контакт.

На камерах наблюдения сохранились записи последней недели, как Астрид входила в отель и выходила. Изображение нечеткое, но можно рассмотреть ее лицо, волосы убраны в пучок, большая сумка через плечо.

– Как здесь тихо… – Ингер прилегла на кровать и закрыла глаза. У нее новая стрижка, но лицо усталое, прежнее.

Йохану тоже хочется лечь на кровать и поспать часа три, в тишине, без мыслей, окунуться в сон, как в голубой чистый бассейн.

– Как я хочу в отпуск, я так скучаю по дому на шхерах. Помнишь, ты приезжал туда к нам, еще был жив папа.

Йохан не помнил.

– Ты знаешь, что у саамов восемь времен года? И жизнь длиннее. И если так подумать, то впереди еще много времени, и позади много времени. Осень по-саамски – чеххч. А как по-саамски будет зима, я уже не помню. Наверное, я