Читать книгу - "Седой Кавказ - Канта Хамзатович Ибрагимов"

дома. Как только мать убежала, походка их стала вальяжной, тихой, даже степенной. Закинув на плечи короткие мотыги, фронтом оккупировав улицу, шли девчата Самбиевы. Теперь они улыбались, усталости как не бывало. Их догнал трактор. Из кабины высунулся Башто Дуказов.

– Посторонись, девки, аль глухие! – кричал он, пытаясь перекричать шум мотора.

– Сам ты глухой, что объехать не можешь, иль трамвай?

– А вы что, трамвай видели? – засмеялся тракторист.

– Давай, давай проезжай, что надо, то видели, и не только трамвай.

– Может, подвезти?

– Мы на таком не ездим.

– Ой, видал я таких! На вечеринку придете?

– Придем, если тебя там не будет, – отвечала за всех средняя – Марет.

– Конечно, я знаю, ты придешь, если только твой гармонист объявится. Тоже мне нашла парня – тряпка какая-то, артист дрянной.

– Сам ты артист! – исчезла улыбка с лица Марет. – Давай проваливай, закоптил своим тарантасом всю улицу.

– Побежали, сестренки, а то от матери влетит, – встревожилась старшая.

– Да, – поддержала младшая, – еду приготовить надо, сегодня Арзо приезжает.

Не успели сестры войти во двор, как мать, еще доившая буйволицу, закричала прямо из-под навеса:

– Где вас черти носят? Вы что, дорогу забыли? Затопите печь, замесите тесто! Вещи Арзо выглажены? Принесите свежую воду, кастрюлю для мяса приготовьте. Марет, наколи еще дров. Деши, подмети двор, а то куры все поразметали. Живее там!

Как незаметно, в один день повзрослели дочери Кемсы. Вроде и рада мать этому, да вот печаль – одеть не во что. А зимой просто горе. Одно пальто на троих. Так и ходят через два дня на третий дочери в школу. А дочери ладные, все разные, но есть во всех все что надо. Старшая – Седа, как и сын Лорса, в отца, чуть смугловатая, невысокая, но в цветущем теле. Две младшие, Марет и Деши – в мать: светлые, тонкие, вытянутые.

Наполнился дом невестами, мечется мать, не знает как быть; и одеть надо, и уследить, и замуж поскорее выдать… А за кого? А приданое? Какое приданое! А девицы дома не сидят, по ночам на вечеринки бегают. Каждый вечер молодые ребята, и не только из Ники-Хита, вокруг дома Самбиевых увиваются, девчат кличут, с помощью соседей на водопой вызывают, а когда Кемса вовсе не в настроении и запирает дочерей в доме, молодежь в неистовстве аж свистеть начинает…

Вторая буйволица Кемсы, в сопровождении первогодка, прибыла, лениво оглядела двор, выпила из чистого ведра свеженабранную питьевую воду, за что получила от Деши пару комариных ударов хворостиной.

– Седа! – кричит Кемса, – привяжи скотину, я еще дою.

– У меня руки в тесте.

– Где Марет?

– У меня огонь потухает, я только разжигаю.

– Деши-и-и! – кричат все хором младшей. – Беги к скотине!

– У меня всего две руки, – недовольна младшая. – И уборка, и стирка, и все на мне…

– Давай быстрее, – дружно отправляют ее старшие сестры под навес к матери, а сами полушепотом у летней печи торгуются:

– Так ты мне туфли уступишь?

– Ишь ты даешь! И платье и туфли, а я что, в этом пойду?

– Ну Седа! Дорогая! Ну пойми меня!

– А что мне понимать, твой артист сегодня не приедет.

– Приедет, он обещал.

– Да сдался он тебе, какой-то противный. Вечно курит, кривляется, а вчера и вовсе пьяный был.

– Он вообще не пьет! Так уступишь туфли?

Долгое молчание.

– Ну пожалуйста. А потом всю неделю ты ходи, и платье носи… Ну, если не согласна, то я вовсе не пойду. Посмотрим, как ты одна отправишься. Мать разбужу.

– Ну ладно… Надоела ты мне, мелюзга. Сегодня в последний раз. Ты забыла, что я старшая, или раньше меня замуж собираешься?

– Вы пену с мяса сняли? – кричит мать.

– Да, – хором отвечают дочери, хотя кастрюля еще и не на печи, а потом вновь о своем: – А вдруг нас Арзо не пустит?

– А он заснет.

– А если и он на вечеринку пойдет?

– Не пойдет, он своею Совдат грезит.

– А если мать не заснет?

– Ой, не волнуйся! Своего Арзо увидит, обрадуется, поговорит с ним и вырубится в спокойствии.

– Ах вы проклятые, – перебила их вышедшая из-под навеса с ведром молока мать. – Послал мне Бог вас на горе! Я вам сейчас покажу, две поганицы! Я под подушку положу туфли и платье! Как бы не забыть?!… Деши-и-и, дорогая, напомни мне об этом. Нет, прямо сейчас положи… Неужели автобус еще не прибыл? Чем я сына кормить буду? И не сдохли вы вовремя, будто есть нужда в вас. Пошли вон отсюда, нет от вас проку… Марет, чеснока нарви, а ты, старая, только посмей со двора нос сунуть, завтра без перерыва полоть будешь. Иди быстро наколи еще дров… Сменную одежду Арзо выгладили? Вот расскажу я ему о вашем поведении!

Еще бы долго, вплоть до появления Арзо, по округе носились поручения вперемешку с руганью, но во дворе появился старик Дуказов Нажа.

– Добрый вечер, Кемса! Можно к вам в гости?

– С добром и ты живи долго! – отвечала, выходя навстречу, Кемса, и на ее изборожденном морщинами, просмоленном солнцем и ветром лице засияла неподдельная, искренняя улыбка. – Проходи, пожалуйста! Проходи. Сколько не виделись?

– Да, Кемса, ты все в поле, я к сыновьям в Калмыкию ездил.

– Ну, как они там?

– Да чабанят… Конечно, это не сахар, но чем здесь без работы, все хлеб есть… Да вроде на еду вдоволь хватает… Теперь ведь на шабашке тоже тяжеловато стало. Кроме нас, вайнахов, нынче и армяне и дагестанцы, и даже украинцы ринулись обустраивать Сибирь и Урал. А там, в Калмыкии, конечно, круглый год вокруг овец бегать надо, но это понадежнее, да и ездить, если что, недалече.

– Проходи в дом, – засуетилась хозяйка.

– Да нет, душно, давай лучше под яблоней посидим. Дело у меня к тебе.

Смеркалось. Солнце уже скрылось за горой, но небосвод еще блестел голубизной, яркостью. Через сад неровно, как бабочка, порхнул удод, резко взмахивая черно-белыми поперечными полосами крыльев, сел у края сарая. За ним приземлился второй, с раскрытым рыжеватым хохолком, весь взъерошенный, угодливый. Видимо, второй был самец. Он мотал из стороны в сторону длинным клювом, мягко ворчал «хуп-уп-уп-хуп».

Сели Кемса и Дуказов под яблоней и завели разговор издалека: о покойном Денсухаре (Кемса при этом прослезилась), о засухе, о будущем урожае, о молодежи, короче обо всем, и наконец, Нажа подвел к главному. А главное и без слов ясно – у старика девять сыновей,