Читать книгу - "Без остановки. Автобиография - Пол Боулз"

отсеивать материал, то стану к нему подходить критически. Я знал, что это остановит самопроизвольный поток образов. А нужен был мне как раз он, потому что процесс написания «Без остановки» имел на меня терапевтическое действие. Видя, как пухнет папка с листами, я тешил себя иллюзией, что не стою на месте. Я прекрасно понимал, что работа книжным продавцом означает застой и путь в никуда.

Произведению я придал беллетристическую форму, так оно и читалось, раз я включил в него пространные отрывки «потока сознания». Кроме этого там были достоверные описания отдельных пеших прогулок, которые я совершал в местах до часа езды от Парижа. Там рассказывалось, как добраться до того или иного места, описывались встречавшиеся рекламные щиты и указатели, а также мои разговоры с крестьянами и владельцами магазинов.

Я жил на Манхэттене и у меня было время встретиться с теми, кого я хотел увидеть. Одним из этих людей была Дороти Болдуин (та самая, кто вела меня нехожеными тропами и осиному гнезду, в детстве). Вместе со своим мужем, художником Морисом Бейкером она жила в мастерской в Гринвич-Виллидж. Там всегда собиралось много художников. Я помню понравившегося Стюарта Дэвиса[51] и странно выглядевшего невысокого Джона Марина[52], которого все внимательно слушали. В какой-то момент они решили, что мне надо пойти и показать свою музыку Генри Кауэллу[53]. Я хотел прибиться к какому-нибудь берегу. Если композитор скажет мне: «Ты — композитор», всё будет отлично. Если поэт скажет: «Ты — поэт», так тоже пойдёт. Главное, чтобы кто-нибудь сказал мне что-то определённое. Я с нетерпением ждал встречи с Кауэллом, словно он мог сотворить чудо, которое изменит всю мою жизнь. Композитор согласился сыграть мне несколько собственных произведений для пианино. Там были модуляции и иногда глиссандо, он трогал прямо струны инструмента! Меня поразило — как много, оказывается, может производить звуков фортепиано, и я остался крайне удручён своими невыразительными ничтожными музыкальными вещицами. Кауэлл написал записку Аарону Копленду[54] и посоветовал отнести её своему коллеге. Выйдя на улицу я прочитал текст записки: «Дорогой Аарон. Хочу представить тебе Пола Боулза. Он сочиняет очень французскую музыку, но она может тебя заинтересовать. До скорого, Генри».

Во время рождественских каникул в предыдущем году я слушал один из концертов Копленда в здании мэрии. На следующий день критики отозвались о концерте весьма нелестно, я бы даже сказал, с насмешкой. Я и раньше слышал, что некоторые представители старшего поколения, вкусы которых я считал устаревшими, смеются над музыкой Копленда, из чего автоматически сделал вывод, что он является самым интересным композитором в США. Поэтому я решил передать записку адресату, хотя тон послания казался мне оскорбительным. Спустя несколько дней я позвонил Копленду и назначил встречу. В то время он жил на втором этаже отеля Montclair на пересечении Лексингтон-авеню и Сорок девятой улицы. Я приехал к назначенному времени и некоторое время постоял перед дверью, прежде чем постучать. Из-за двери слышалось, как кто-то берёт на пианино ля. Наконец я постучал и услышал крик: «Войдите!» За пианино сидел худой человек, который, посмотрев на меня, произнёс: «Аарон скоро вернётся», и продолжил своё занятие. В комнату вошёл запыхавшийся Копленд. «Это Рой Харрис. А тебя как звать? Ты говорил мне по телефону, но я уже забыл». Я передал ему записку Кауэлла. Он прочитал её, рассмеялся и засунул бумагу в карман. Копленд показался мне очень дружелюбным. В последующие недели я к нему несколько раз заходил и, в конце концов, он согласился давать мне уроки композиции. Приятный сюрприз, выше моих самых смелых ожиданий. Я бросил работу в Dutton's и даже снова переехал к родителям (у них было пианино, на котором я мог работать). Мы начали с изучения сонат Моцарта для пианино. Мне их надо было разучивать и разбирать.

Я радовался, что нашёл преподавателя музыки, который готов мной заниматься, но родители решили, что я должен немедленно вернуться в Виргинский университет, чтобы начать второй семестр первого курса. Я снял квартиру в здании под названием Престон-Корт / Preston Court, и так как квартира была дорогой, нашёл студента, с которым могу разделить расходы. Парня звали Россер Ривз, и я познакомился с ним годом ранее. Он был из числа умных и серьёзных мальчиков, любящих компании, обожал Джойса и Кейбелла, что не мешало нам прекрасно ладить и ни разу не ссориться. Так как моя фамилия всё ещё значилась в списке «избранных» декана, большую часть времени я бродил по Крутым горам[55] и в Ричмонде, где подружился со студентом Брюсом Морриссеттом[56], светлой головой. Весной Аарон Копленд приехал в Шарлотсвилль. Я счёл это большой удачей и делал всё, что в моих силах, чтобы композитор не скучал. На одном музыкальном вечере Аарона уговорили сыграть отрывок из его Джазового концерта, и тут-то я понял, насколько провинциальными являются студенты университета. Никто, кроме меня, не считал эту музыку свежим веянием, мне показалось, что слушатели решили, что их разыгрывают, над ними шутят, и они не были готовы серьёзно воспринимать эти, как им казалось, шумовые эффекты. Аарона такой приём нисколько не смутил (благодаря этому он ещё больше вырос в моих глазах). Потом на выходные приезжала мисс Мур, и я отвёл её на вершину Блу-Ридж, в дом одной особняком живущей семьи, с которой познакомился полутора годами ранее. У них скоропостижно умерла корова, поэтому они не смогли принять нас с таким же редким радушием, как в прошлые разы, когда я их посещал (что мне запомнилось). Мы увидели мёртвую корову на лугу, когда поднимались к их дому. Рядом с трупом стоял маленький мальчик и молча на него смотрел. Вскоре к нам подошли остальные члены семьи. О смерти животного они говорили неохотно, и по их скорбным выражениям лиц и поведению можно было бы подумать, что валяющийся на лугу среди цветов труп принадлежит человеку. В следующем воскресном номере Herald Tribune в разделе «Книги» мисс Мур целую страницу посвятила описанию нашей экскурсии к мёртвой корове.

В Париже мне дали почитать роман «Любовник леди Чаттерлей»[57]. Меня удивило, как мне показалось, извращённое стремление Дэвида Лоуренса изображать половой акт как что-то сакральное. Я прочитал «Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех» Джона Клеланда[58] и его же роман «Любовные похождения хирурга»[59]. Вот эти книги я хорошо понимал, авторы честно представляли их в качестве порнографии, но вот нотки «священного» в описании секса в «Любовнике леди Чаттерлей»