Читать книгу - "Блики, или Приложение к основному - Василий Иванович Аксёнов"

– Слышу, – отзывается Забалуев.

– Ну вот… а то я… как-то это… – говорит Несмелов. И говорит после: – Карту-то эту начертил – дак это так, конечно, для близиру… Письмишко с той стороны – не потерял бы. Положи, чтобы не выронить… да и смотреть если будешь – вытаскивать да класть обратно, – ты уж следи… Как доберёшься, отдашь Борису… но, – говорит Несмелов. – На как бы хвост Медведицы Большой держись… Погода, правда… Может, и разъяснит… Зато тепло пока – не околешь. А так – Цыбуля с Акулиной растолкуют – не заблудишься. Тут просто. На заимках будешь, с огнём поаккуратней… ладно, я чё… уж не мальчишка. Поживёшь – окержачишься… а тут чё изменится, сообшат. Бабе твоей… пока пусть так… вроде не знат – оно и лучше… Ты, уходил-то, не будил?

– Нет, – говорит Забалуев.

– Оно и правильно, то… баба. И есть, конечно, но… да там ещё и стерва эта… Панночка. А пойдут следом, мало ли, – говорит Несмелов, – почта кержацкая – оповестят… укроют. Так что, давай-ка, инженер, не унывай… грех ведь – унынье-то, слыхал, по-богомольски… Ну ладно, ладно… Временно же, чё ты! Завтра-то вряд ли, в ночь-то если… но, на восьмое, сразу после праздника… Не пьёт он, дак и наутро-то, как мы, парень, не лечится… Ты-то немного принимашь?

– Да я…

– Да вижу, что не шибко… А любит так – врасплох, после веселья… сколь его знаю. Может, в Исленьск переведут, на повышенье… ходили слухи.

– Да я…

– Скорей бы… Ну, ладно, ладно, время поджимат… Чём чёрт не шутит, – говорит Несмелов, – когда Боженька спит… Может, и я переберусь к вам скоро. Вряд ли, конечно, ну да зарекаться… Так-то частенько там бываю, и по делам, и так когда… поудить. Ну, чё, ступай, – говорит. И спрашивает: – Поди, не верушшый?

– Нет, – отвечает Забалуев.

– Ну и нормально, – говорит Несмелов. – То глупось эту – Бог какой-то… Туда вон – прямо на прогал… Лыжи-то тут надень – лыжню скорее заметёт, чем лунки… Скажу, забрался, мол, и утащил… Ты чё так? – спрашивает.

– А-а… – начал было Забалуев.

– А-а, – перебил его Несмелов, – да ладно, брось ты, – говорит, – вернуться можешь ведь хошь завтра. Пойдёшь, обдумай. Оно тем более, что выходные… Ступай, ступай. А от сумы да от тюрьмы – и сам, парень, знашь… а в наше времячко – особенно…

Карту, что дал ему Несмелов, в кармане куртки спрятал Забалуев, кошелёк с сухарями в вещмешок сунул, стоит с лыжами в руках, смотрит в потёмках на Несмелова и спрашивает вдруг:

– А глаза у вас какие?

– Какие?.. Как? – не понимает Несмелов. – Обнаковенные… Глаза да и глаза.

– Какого цвета? – поясняет Забалуев.

– А-а, вон ты чё… Да шут и знат их, – отвечает весело Несмелов. – Да вроде… как там… серо-голубые. Ну дак а чё тебе мои глаза?

– Да просто… любопытно.

– Теперь – давненько в зеркало-то не смотрелся – и не знаю. Может, и выцвели уже?.. Не знаю.

Встал на лыжи, пошёл сутуло Забалуев. Сделал шаг, другой, третий – и, не оглядываясь, канул…

Снег, снег, снег – конца ему не видно.

Проводив Забалуева, вернулся Несмелов в избу, в темноту от порога попялился сколько-то, затем подступил к печке, дверцу дырчатую отпахнул и, голубые всполохи на угольях заметив, буркнул: «А-а, и бабай с ними… Кто тут, ну, домовой-то… дак и, ладно, угорай он», – перекрыл трубу вьюшкой. Так, в полном мраке, сходил на кухню, набил карманы полушубка сухарями и вышел на улицу. Отыскал со спичками в амбаре ржавый замок, давно без дела там уже валявшийся, ещё Анисьин, если не царя Гороха, на дверь избы его навесил и за конём во двор отправился. Определил его по всхрапам, приблизился к нему ощупью, взял под уздцы и говорит:

– Спишь, Колчак? Одно занятье у тебя – то жрёшь, то дрыхнешь, сволочь… но.

Сонный конь, хмурый. Не отвечает, даже селезёнкой.

– Шевелись, шевелись, холера. Поедем. В Ворожейке, будет время, выспишься, – говорит коню Несмелов, вытягивая его за узду в ограду. И кому ещё, неизвестно: – У Харлама Сергеича брашшонка там, поди, уж скисла… дожидаючись-то… но. Посулил – ни с кем – только со мной её всю выпить… сказал, ни капли никому… Глаза какие!.. Колчак, какие у тебя глаза?! Какие – глупые! Но, у кота только глупее, когда лижет… да у курицы… Давай-ка, двигайся, холера, а то схлопочешь по шарам! Глаза какие… Хрен бы знал!..

Запряг коня и вывел его из ограды. Полотенца ворот захлопнул, сел в кошёвку после. Нахохлился. Языком пристал к больной десне. Сидит, понурившись, и не минуту и не две, а – снегом коня уже припорошило плотно. Пусто вдруг сделалось в душе, как у скотины, уныло – как у утратившего благодать. Сидел, сидел, потом, надумав будто что-то, выпрямился, стегнул Рыжко вожжами и направил его, вздрогнувшего, к ельнику. На дом свой, удаляясь, не оборачивается: сокровища там не оставил. До ельника немного не доехал – свернул вдруг к кузнице. Остановил коня возле, выскочил из кошёвки, забежал в кузницу и закричал во тьму её кромешную, глухого будто поднимая:

– Давно, мать честная, кровушки человеческой не пил! Э-э-эй! – и спросил после: – Проснулся?

Зашумел кто-то в кузнице, заворочался и, погодя чуть, отвечает:

– Ну дак.

– Смотрю, и спишь-то уже здесь, домой не ходишь, – говорит Несмелов.

– Ну дак, – говорит кузнец.

– Я так и знал, – говорит Несмелов. – И баба, чё ли, не ругат?

– А чё мне баба, пусть ругат, – говорит кузнец. – На то и баба. Ей больше делать неча, только глотку продувать… Меха испортятся, сюда её пристрою… Закрой-ка дверь… не лето, парень… я тут, распаренный-то, живо…

Прикрыл дверь Несмелов и говорит:

– В ограде у меня кошёвка новая стоит. Утром пораньше не съездишь за ней?

– А время сколько? – спрашивает кузнец.

– А сколько тебе надо?

– Да мне-то… чё там… один хрен.

– Ну дак а чё тогда?

– Влетел… как полудурок. Осподи