Читать книгу - "Солдат, сын солдата. Часы командарма - Эммануил Абрамович Фейгин"

оставались. В редакции считались с его доброжелательными и в общем верными оценками. Так, молодой журналист Николай Макаров в сущности являлся открытием Сурена Мартиросовича. Дали старому газетному волку на правку рядовую как будто корреспонденцию военкора Макарова. Сурен Мартиросович пригляделся к ней, что-то обнаружил своим опытным глазом и тотчас же пошел к редактору.

— У этого паренька хорошее, твердое перо. Берите его в редакцию. Не пожалеете.

А когда выяснилось, что принятый на работу в редакцию старшина Макаров пишет неплохие стихи и рассказы, Сурен Мартиросович искренне обрадовался и, торжествуя, сказал:

— Вот видите. Я же вам говорил. У меня на литературные таланты нюх собачий. Я редко ошибаюсь. Из этого мальчика выйдет настоящий писатель. Жаль только, что он не о том сейчас пишет. В его годы надо писать романтические вещи. О природе, о девушках, о любви. А у него все солдаты и солдаты. Какие-то чрезвычайно однополые произведения. А что из этого может получиться? Ровным счетом ничего хорошего.

3

...Сурен Мартиросович сел рядом с Макаровым, прищурив глаза, проглядел написанное и сочувственно покачал головой:

— Я ж тебе все время говорю, Коля, берись, мальчик, за другие темы. Вот ты третий день мучаешься над этим очерком. О ком, говоришь, очерк? О рядовом Сергее Бражникове? Ну, дело, конечно, не в Бражникове, я против него ничего не имею. Дело в том, мальчик мой, что это мертвый материал. Не для искусства материал. Ты помнишь «Кармен»? Это произведение существует лишь потому, что солдат Хозе нарушил устав караульной службы. Только потому. А иначе не было бы этого шедевра искусства. Уверяю тебя.

— Не понимаю вас, Сурен Мартиросович, — сказал Николай. — Вы что же, советуете мне только о нарушителях воинского долга писать?

— Да нет. Зачем же так примитивно. Я говорю о том, что писать об армии мирного времени — пустая трата сил. Ты ведь знаешь: я немного знаком с творчеством военных литераторов. Я ежедневно читаю не менее тысячи строк. «Затаив дыхание, он нажал на спусковой крючок». Брр!...Нет, дорогой мой мальчик, ничего у тебя не получится. Ну вот, скажи, пожалуйста, где у тебя конфликт в этом очерке? А без конфликта нет никакой жизни, дорогой Коля. Это я тебе точно говорю. Не нашел конфликта — пиши информационные фитюльки на нержавеющую тему «Затаив дыхание...». И на большее не дерзай. Разве я не прав? Сам подумай.

Многое из того, что говорит сегодня Сурен Мартиросович, не нравится Макарову. «Ну чего он так насмешничает и язвит? Уж больно много злости в его словах. А на кого он злится? Конфликт ему подавай. А нужен ли для моего очерка конфликт, это еще неизвестно. Ну, допустим даже, что нужен. Только где его взять? Придумать? Можно, конечно, что угодно придумать. Любой конфликт можно сочинить, но это будет неправда. А я хочу правдивый очерк написать. Правдивый во всех отношениях. А что, если...» Когда шли в разведку, Бражников рассказал ему кое-что о своих отношениях с лейтенантом Громовым. Скупо рассказал, не вдаваясь в подробности, видимо желая лишь осторожно прощупать мнение корреспондента. Вот это одно и понял, кажется, тогда Макаров. «Ну что ж, — сказал он солдату, — желаешь знать мое мнение, пожалуйста. Скажу тебе прямо: мелко это, неумно, а главное — недостойно такого парня, как ты. Командир есть командир. Он отвечает за все подразделение в целом и за каждого из вас в отдельности. Подумай только, какая это ответственность. Так что же страшного в том, что он иногда прикрикнет на кого-нибудь из подчиненных? Какая в этом обида? Отец мой и до сих пор на меня покрикивает, а я не обижаюсь. Смешно мне на него обижаться, на то он и отец. «Похоже, что Бражникову не очень понравились мои поучения. И чего это я вздумал его поучать. Замкнулся парень и больше об этом ни слова. И я ни слова. Никакого интереса не проявил. А ведь... Пожалуй, вот он, готовый конфликт для моего очерка».

— Посоветуйте, Сурен Мартиросович. Мне кажется, что я нашел... Взводом, где служит Бражников, командует лейтенант Громов. Любопытнейший, я вам скажу, человек. Такой, знаете, природный воин, настоящая «военная косточка».

Сурен Мартиросович слушает Макарова внимательно и как будто с интересом, но почему-то печально улыбается, словно жалеет молодого человека.

— Ну какой же это конфликт, дорогой Коля? — говорит он, выслушав Макарова. — Скомандует лейтенант твоему Бражникову «Смирно» — и от всего твоего конфликта останутся только рожки да ножки. Скажешь, неверно? Скажешь, ошибаюсь?

Чертов старик! Что ему сказать? И тут он вроде прав. А честно говоря, почему-то очень не хочется, чтобы правда была на его стороне.

— Может, я ошибаюсь, Коля?

— Нет, пожалуй, не ошибаетесь, — досадуя на самого себя и на Сурена Мартиросовича, неохотно признался Макаров.

— То-то же! Послушайся моего доброго совета, брось ты эту музыку. Поверь старому тертому калачу: ничего из нее не выйдет. Поверь мне.

Но Николай Макаров не хочет и не может сейчас поверить этому тертому и перетертому «благожелателю».

Слова Сурена Мартиросовича отскакивают от него, как пистолетные пули от брони танка. Макаров защищен от поучений Сурена Мартиросовича своей горячей любовью к родной армии, к своим товарищам-армейцам, которые стали или станут героями его произведений. И о Сергее Бражникове он напишет книгу, что бы там ни говорил ему Айрумян. Николай еще не знает, какой она будет, эта книга, во что это выльется — в роман, в повесть, в поэму? Скорее всего — в поэму. В чеканные, из звонкого и вечного металла отлитые строки. Это, конечно, нелегко, но помечтать об этом не грех. А пока пусть будет очерк — первая разведка в неведомую еще страну, которая носит такое простое и милое имя — Сергей, Сережа.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

1

Почти все возвратились с горного учения с победами. И только лишь старшина, если мерить, конечно, узкой меркой, потерпел некоторый урон. Он немало был огорчен, когда прикинул, какого ремонта требуют одежда и обувь личного состава роты. «Расход! В копеечку влетит. Но пенять не на кого. Разве только на кавказскую землицу пожалуешься — зачем, мол, она не пухом устлана. А солдатам пришлось все-таки порядком походить и полазить по этой неласковой земле, не по воздуху же они летали. Вот и