Читать книгу - "Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский"

Мы шли долго, до самого Малого проспекта. Она чуть небежала; наконец, вошла в лавочку. Я остановился подождать ее. «Ведь не живет жеона в лавочке», – подумал я.

Действительно, через минуту она вышла, но уже книг с ней небыло. Вместо книг в ее руках была какая-то глиняная чашка. Пройдя немного, онавошла в ворота одного невзрачного дома. Дом был небольшой, но каменный, старый,двухэтажный, окрашенный грязно-желтою краской. В одном из окон нижнего этажа,которых было всего три, торчал маленький красный гробик, вывесканезначительного гробовщика. Окна верхнего этажа были чрезвычайно малые исовершенно квадратные, с тусклыми, зелеными и надтреснувшими стеклами, сквозькоторые просвечивали розовые коленкоровые занавески. Я перешел через улицу,подошел к дому и прочел на железном листе, над воротами дома: дом мещанкиБубновой.

Но только что я успел разобрать надпись, как вдруг на двореу Бубновой раздался пронзительный женский визг и затем ругательства. Я заглянулв калитку; на ступеньке деревянного крылечка стояла толстая баба, одетая какмещанка, в головке и в зеленой шали. Лицо ее было отвратительно-багровогоцвета; маленькие, заплывшие и налитые кровью глаза сверкали от злости. Виднобыло, что она нетрезвая, несмотря на дообеденное время. Она визжала на беднуюЕлену, стоявшую перед ней в каком-то оцепенении с чашкой в руках. С лестницыиз-за спины багровой бабы выглядывало полурастрепанное, набеленное инарумяненное женское существо. Немного погодя отворилась дверь с подвальнойлестницы в нижний этаж, и на ступеньках ее показалась, вероятно привлеченнаякриком, бедно одетая средних лет женщина, благообразной и скромной наружности.Из полуотворенной же двери выглядывали и другие жильцы нижнего этажа, дряхлыйстарик и девушка. Рослый и дюжий мужик, вероятно дворник, стоял посреди двора,с метлой в руке, и лениво посматривал на всю сцену.

– Ах ты, проклятая, ах ты, кровопивица, гнида ты эдакая! –визжала баба, залпом выпуская из себя все накопившиеся ругательства, большеючастию без запятых и без точек, но с каким-то захлебыванием, – так-то ты за моепопеченье воздаешь, лохматая! За огурцами только послали ее, а она уж иулизнула! Сердце мое чувствовало, что улизнет, когда посылала. Ныло сердце мое,ныло! Вчера ввечеру все вихры ей за это же оттаскала, а она и сегодня бежать!Да куда тебе ходить, распутница, куда ходить! К кому ты ходишь, идол проклятый,лупоглазая гадина, яд, к кому! Говори, гниль болотная, или тут же тебя задушу!

И разъяренная баба бросилась на бедную девочку, но, увидавсмотревшую с крыльца женщину, жилицу нижнего этажа, вдруг остановилась и,обращаясь к ней, завопила еще визгливее прежнего, размахивая руками, как будтоберя ее в свидетельницы чудовищного преступления ее бедной жертвы.

– Мать издохла у ней! Сами знаете, добрые люди: одна ведьосталась как шиш на свете. Вижу у вас, бедных людей, на руках, самим естьнечего; дай, думаю, хоть для Николая-то угодника потружусь, приму сироту.Приняла. Что ж бы вы думали? Вот уж два месяца содержу; – кровь она у меня вэти два месяца выпила, белое тело мое поела! Пиявка! Змей гремучий! Упорнаясатана! Молчит, хоть бей, хоть брось, все молчит; словно себе воды в ротнаберет, – все молчит! Сердце мое надрывает – молчит! Да за кого ты себя почитаешь,фря ты эдакая, облизьяна зеленая? Да без меня ты бы на улице с голоду померла.Ноги мои должна мыть да воду эту пить, изверг, черная ты шпага французская.Околела бы без меня!