Читать книгу - "Чернила под кожей - Дейрдре Салливан"

и снова чищу зубы, просто чтобы чем-то себя занять. Свет снаружи яркий, желтый. Серая трава, луна как грязное пятно. Нужно помыть окна и зеркала. Если по ним пройтись газетой, они заблестят.

В нашем саду ежей нет. Слизнякам бы там понравилось. Всем все равно, их никто не съест, кроме случайной птицы, но не ночью. К нам залетают скворцы, порой сороки. Но в основном, конечно, голуби. Так часто бывает в городах. Интересно, куда все эти птицы прячутся ночью, где гнезда их и где насесты? Гнезда встречаются гораздо реже, чем сами птицы. А вот дома людей везде. Я опускаю штору и ухожу в кровать под скрип полов.

Древнегреческая Артемида могла бы быть медведем. Есть легенда. У нее ручной был, ходил за нею по пятам. Она показывала его людям, те тыкали и трогали его, и он их укусил. Его конечно же убили. Люди считают себя важнее каких-то там медведей. Важней всего. Богиня наслала на людей чуму, в качестве урока. Эту легенду я узнала не из серой книжки, а из энциклопедии классе в шестом. Тогда мы уже знали, кто такие девственницы, и нам было смешно, что в энциклопедии рассказывалось про них. Видите ли, чтобы остановить чуму, нужно было принести в жертву несколько девственниц. Во множестве историй это означало девочек. Во всех мифах и легендах. Я прочитала эту и думала: если бы я родилась тогда, подошла бы я? И сколько бы служила?

Я могла бы изобразить эту картину на спине, выцветшую, как фреска или ваза. Думаю, было бы красиво. Печально и красиво.

История на коже, что помогает жить

Разделить язык на два и превратить его в змеиный не означает стать лжецом. Так просто люди говорят. «Двуличный». Язык змеи ужасный и чужой.

Просыпаюсь, одеваюсь. На улице все еще темно. Мамы дома нет. Интересно, где она гуляет? Я не голодна, мне надо топать на работу, чтобы уйти пораньше и успеть на встречу к Джоан. Просто не пойду на перерыв. Заматываюсь в шарф, натягиваю перчатки. Нужно держать себя в тепле. Не хочу опять болеть. Дом чист. Вернусь как раз к приезду дяди Марка и бабули.

Утро ясное и чистое, воздух морозный, но я закутана в свой джемпер и шапку с курткой. Выходя из дому, смотрюсь вместо зеркала в окно. По сравнению с моим раздутым торсом мои ноги смахивают на спички. Я как младенец или бройлер в куртке.

Работа идет быстро, я режу мясо, болтаю с Ливией о ее новом мужике. Его зовут Лука, и у него есть бультерьер. Если они расстанутся — а они расстанутся, потому что с Ливией по-другому не бывает, — ей хочется оставить пса. Его зовут Задира, но он милашка.

Я мажу маслом бутерброды, что идут на жарку. Включаю кофеварку, расставляю банки. Народ с последней смены запасы не пополнил. Терпеть такое не могу. Все оставляют мне, знают, что я сделаю. Если постоянно работать много, люди начинают думать, что тебе нравится работать. Мне — нет, но я не хочу, чтобы меня уволили, поэтому делаю как надо.

Процесс нелегкий. Разделения. Есть что-то в этом слове неприятное. Все делается в кабинете скальпелем. Избегая артерии и вены, режут чисто. Прижигают после. Но есть альтернативный способ.

Ливия подвела глаза и накрасилась ярко-зелеными тенями. Так она похожа на привлекательную ведьму. Мы разговариваем о собаках, которых заведем, когда у нас появятся дома и жизнь и мы не будем больше работать в грязном гастрономе.

Уходя, хватаю старые журналы из подсобки. Бабушка журналы любит, но покупает редко, потому что они «излишество». Пускай считает, что наша жизнь теперь полна излишеств. Что карма, если она реальна, позаботилась о нас.

Можно сделать это самому, но нужно смелым быть, не глупым и не импульсивным.

С перчатками довольно трудно доставать монетки из карманов или печатать в телефоне. Две пары легинсов и вся моя одежда означают, что, добираясь до центра города, я вся потею. Проходя по главной улице, вижу троих с татуировками. Женщина с рисунком бабочки, присевшей ей на грудь, мужчина со звездой на костяшке указательного пальца и старик с этническим узором на запястье. Я недоумеваю. Старик совсем не выглядит этническим. Это символ человека, каким он был, или у него в квартире полно реликвий древних племен? Прекрасные языческие вещи, которые принадлежат тому, что у него в душе. Интересно, задумывается ли он об этом так же глубоко? Над своей первой татуировкой я бы размышляла долго. Я хочу что-то особенное. Важное.

Так Шейла думает о сексе. Она хочет влюбиться. Это важно.

С друзьями в школе я особо не разговариваю о татуировках. Держу такие вещи при себе. Если рассказывать другим о своих надеждах, они узнают, когда ты не добьешься цели. Твое разочарование отразится в их глазах обратно на тебя и станет тяжелее. Вот, допустим, ты хочешь получить пятерку на контрольной и всем рассказываешь, как много занимаешься и учишь, а тебе ставят четыре. Четыре — это не провал. Но ощущения совсем другие. Потому что ты всем разболтал, и теперь все знают. Имеет смысл? В моем мозгу — имеет, но у меня в мозгу все завернулось, как круассан. Большинство готовой выпечки, что мы разогреваем по утрам, как-то да завернуто. Они красивые. Кто-нибудь делает тату с пирожными? Пекари, возможно. Или кондитеры.

Когда залечится, возьми крепкую нейлоновую нить, продень ее сквозь дырку, мягко рассекая пополам, и завяжи. Затягивай покрепче каждый день.

Пока сижу в кафешке и жду приезда Джоан, удаляю номера Тома из телефона. Помимо сотового у меня был его домашний — он звонил с него всего лишь раз, в начале наших отношений. Вокруг спокойно, я заказала чай и булочку. Здесь миленько. Все розовое. Множество салфеток. Вчера во время стирки нашла в карманах мамы немного денег и реквизировала их в связи с необходимостью. Насколько жалко я буду выглядеть, если не смогу себе позволить чай и булочку? Большинство людей себе позволить могут. И я могу обычно, но я не работала эту неделю, кроме того дня, так что я без денег. Надеюсь, ситуация улучшится.

Мускулы ломаются как кости, но это требует усилий.

Мне нужно нянькой стать, как Джоан. Это легко, если детей не больше двух. Я иногда сидела с детьми