Читать книгу - "Возвращение на родину - Томас Гарди"

- Многие из нас тоже скоро узнали, - усмехнулся капитан. - Я из-за этого, когда еще юнцом был, семь лет под водой прожил, в этом клятом лазарете на "Тирумфе", видел, как приносили к нам в кубрик людей с оторванными руками и ногами... Так, значит, молодой человек в Париже устроился? Заведующий в ювелирном магазине или что-то в этом роде?

- Да, сэр, в точности. Богатеющее дело, матушка говорила, - будто бы брильянтов у них там, как в королевском дворце.

- Я помню, как он уезжал, - сказал Сэм.

- Так разве плохое для парня занятие? - продолжал Хемфри. - Небось лучше брильянты продавать, чем тут у нас в земле копаться.

- В этакий магазин, пожалуй, с тощим кошельком не зайдешь, - сказал Сэм.

- Еще бы, - откликнулся капитан. - Там, милый мой, можно ой-ой сколько денежек просадить, не будучи ни пьяницей, ни обжорой.

- Говорят тоже, Клайм Ибрайт до того книжки читать навострился, прямо дока по этой части стал, и пречудных, говорят, мыслей обо всем набрался. А все оттого, что рано в школу начал ходить, хоть и не ахти какая у нас была школа.

- Ага, чудных мыслей набрался! - подхватил капитан. - То-то и есть! Я всегда говорил, что от этого хождения в школу один вред. Учат всех мальчишек подряд, а потом озорники эти на каждых воротах, на каждой двери в амбар разные скверные слова мелом пишут, женщине иной раз от стыда мимо пройти нельзя. А не выучили бы их писать, так и не могли бы они всюду этакую пакость царапать. Их отцы не умели, и, слава богу, гораздо лучше тогда жилось.

- Так-то оно так, капитан, а ведь вот мисс Юстасия - у нее тоже небось в голове много такого, что она из книжек вычитала, больше, думаю, чем у кого другого в наших краях?

- Если б у мисс Юстасии было поменьше романтической чепухи в голове, так, может, тоже было бы лучше для нее, - коротко отвечал капитан и, повернувшись, отошел прочь.

- Слушай-ка, Сэм, - сказал Хемфри, когда старик удалился, - а ведь славная бы из них вышла парочка, из нее с Клаймом Ибрайтом, а? Оба насчет всяких тонкостей понимают, и в книжках начитанны, и все об этаком возвышенном думают - нарочно двух таких не подберешь. А Клайм Ибрайт и сам из хорошей семьи, не хуже капитанской. Отец его, правда, фермером был, зато мать, мы же все знаем, вроде как из благородных. Вот бы полюбовался я на них, когда бы они под венец шли!

- Да, прошлись бы под ручку, оба статные да складные, в самых своих лучших платьях, - красота! Клайм Ибрайт тоже, помню, хоть куда парень был.

- Да, очень мне хочется на него поглядеть после стольких лет. Кабы знать точно, когда он приедет, я бы не поленился три-четыре мили пройти встретил бы его, помог бы чего нести. Только, боюсь, загордел он теперь. Говорят, он по-французски так и шпарит, быстрее, чем девчонка чернику ест. Ну, и, конечно, на нас, на здешних, пожалуй, и смотреть не захочет.

- В Бедмут он пароходом, что ли, приедет?

- В Бедмут пароходом, а как из Бедмута сюда - не знаю.

- И надо же, чтобы у них как раз сейчас беда эта приключилась - с сестрой его двоюродной, Томазии. Клайму Ибрайту это обидно будет. А мы-то еще какого дурака сваляли - вздумали им в тот вечер свадебную петь! Ух, не хотел бы я, чтоб кого из моей родни этак на смех выставили. Для всей семьи срам.

- Да. У нее, бедняжки, небось и то уж все сердце изныло. Говорят, расхворалась даже, никуда не выходит. Теперь уж не увидишь ее, как она, бывало, бежит по вереску, щечки, как розы, красные.

- Я слышал, она сказала, что теперь уж ни за что не пойдет за Уайлдива, хоть бы он ее на коленях просил.

- Да-а? Это для меня новость.

Пока сборщики дрока так переговаривались, Юстасия все ниже склонялась лицом к очагу в глубокой задумчивости, бессознательно постукивая носком туфли по сухому торфу, тлеющему у ее ног.

Тема их разговора живо ее заинтересовала. Молодой и блестящий мужчина прибывал на Эгдонскую пустошь, - и откуда? - из самого несхожего с здешним мирком места, из Парижа! Все равно как если бы он спустился с неба. А еще удивительнее, что эти простые люди в мыслях уже сочетали ее с ним, как созданных друг для друга.

Эти пять минут подслушивания снабдили ее видениями на весь остаток дня. Такие внезапные перепады от душевной пустоты к яркой наполненности нередко свершаются именно так - неслышно и незаметно. Утром она бы сама не поверила, что еще до прихода ночи ее бесцветный внутренний мир может стать столь насыщенным жизнью, как капля воды под микроскопом, и это даже без появления хотя бы единого посетителя. Слова Сэма и Хемфри о гармонии между нею и прибывающим незнакомцем подействовали на ее воображение, как в "Замке праздности"[17]магическая песнь барда, от которой мириады пленных образов восстали вдруг там, где раньше было немо и пусто.

Ушедшая в мечты, она забыла о времени. Когда внешний мир снова стал для нее ощутим, были уже сумерки. Все вязанки дрока были сложены в высокую поленницу; рабочие ушли. Юстасия поднялась к себе в спальню, намереваясь, как всегда в этот час, выйти на прогулку и уже решив про себя, что сегодня пойдет в сторону Блумс-Энда - усадьбы, где родился молодой Ибрайт и где сейчас жила его мать. Не все ли равно, где гулять, так почему бы ей не пойти туда? В девятнадцать лет место, которое так или иначе вплелось в твои грезы, кажется достойным паломничества. Поглядеть на палисад перед домом миссис Ибрайт уже представлялось Юстасии частью необходимого ритуала. Странно, что эта выдумка от безделья внезапно стала для нее каким-то многозначительным поступком.

Она надела шляпу и, выйдя из дому, спустилась с холма по склону, обращенному к Бдумс-Энду; затем мили полторы шла по долине до того места, где зеленое ее дно начало расширяться и заросли дрока отступать все дальше в обе стороны от тропы, оттесняемые возрастающим плодородием почвы, пока от них не остались только маячившие кое-где одинокие кустики. Дальше, за неровным ковром зеленой травы, виднелись белые колья тына; они отмечали здесь границу вереска и на тусклой земле, которую окаймляли, выделялись столь же отчетливо, как белое кружево на черном бархате. За белым тыном был маленький сад, а за садом старый, неправильной формы, крытый соломой дом, фасадом обращенный к вересковой пустоши; из окон его просматривалась вся долина. Это и был тот безвестный глухой уголок, куда предстояло вернуться человеку, проведшему последние годы в столице Франции - этом центре и водовороте светской жизни.