Читать книгу - "Пять времен года - Авраам Б. Иегошуа"

и лениво ковырялся в маленьком садике за домом. В полдень приехал сын-студент и вместе с сестрой и младшим братом объявил, что они решили приготовить кучу еды и пригласить своих друзей на обед. Молхо вначале следил, чтобы они не наварили слишком много — ему уже надоело целую неделю доедать остатки, — но потом они со смехом вытолкали его из кухни, и он отправился погулять по кварталу. В небе опять собиралась гроза, и он неотступно думал о жене — что осталось от нее там, в толще земли? Наверняка и плоть ее совсем уже исчезла, и только ему придется теперь хранить в памяти и слабой своей душе это утраченное тело. И он вдруг ощутил эту впечатавшуюся в его память тяжесть, которую он столько раз переносил на руках, — но вокруг него уже подымалась и летела пыль, ветер усиливался с каждой минутой, и он поспешил домой, где его встретила кухня, вся уставленная булькающими кастрюлями и мисками с наваленной доверху едой, и, увидев весь этот размах, он сказал детям: «Не увлекайтесь, не увлекайтесь», но они были в таком восторженном настроении, что даже не хотели его слушать, а потом пришли их друзья, и дом наполнился веселым гомоном, и он увидел, как быстро они забыли мать. «Вот так же быстро они забудут и меня», — подумал он спокойно, этот их званый обед продолжался долго, приходили все новые парни и девушки, и нескончаемое пиршество длилось и длилось, а к вечеру они все решили пойти в кино, на новую комедию, которая только что вышла на экраны, и ему вдруг тоже захотелось пойти с ними, и он, словно бы в шутку, сказал: «Может, и я с вами…» — но тут же увидел, что они испугались, как будто он мог испортить им все удовольствие, и удивился тому, как они безжалостны, словно он уже совсем не нуждается в сочувствии, и торопливо сказал: «Ладно, не стоит, идите сами, я устал».28

Он знал, что теперь его очередь подать какой-нибудь знак, но все колебался — какой знак он может ей подать, это для него слишком скоро, пусть подождет еще немного, почему бы нет, что за спешка? Следующие два дня он всячески избегал встречи с ней, пробирался по коридорам крадучись и даже закрывался в своем кабинете, и надо же — во вторник после обеда неожиданно столкнулся с ней лицом к лицу, прямо на улице. Сначала он ее почти не узнал — она была в короткой, золотистой в полоску шубке с широкими плечами, раскрасневшееся от холода лицо, горящие глаза, — он слегка прикоснулся к мягкому меху и с чувством сказал: «Я так рад вас увидеть, я все искал вас, чтобы поблагодарить за тот вечер, было очень приятно, и у вас такая милая дочь…» — «Вы тоже всем понравились…» — сказала она, но он продолжал говорить, все больше увлекаясь собственными словами и расточая похвалы ее дочери, как будто это она была его суженой, но потом спохватился и спросил, действительно ли она собирается ехать в Германию, и она удивленно сказала: «Конечно», и тогда он спросил о ее девере, том, что владел туристическим агентством, и где именно он работает, как будто искал посредника, который может помочь их сближению, и она тут же дала ему все необходимые данные и, стоя посреди тротуара, записала адрес и несколько телефонных номеров, с уверенностью добавив: «Вы можете смело рассчитывать на него, он будет очень рад помочь…» — и Молхо хотел было закончить на этом разговор, но почувствовал, что она ждет от него еще чего-то, и ему было понятно это ее нетерпение — ведь со времени смерти ее мужа прошло уже три года, время идет, и она не становится моложе: он видел ее маленькое, уже немного увядшее лицо, мечущийся взгляд, угловатое сухопарое тело, и все это наполняло его тревожным и мучительным состраданием, он не знал, что ей сказать, но тут, на счастье, с ней поздоровался какой-то знакомый, и Молхо воспользовался случаем, чтобы распрощаться.

Вечером он ощутил странную ломоту в костях и жжение в глазах и, внимательно прислушавшись к своему телу, обнаружил вдобавок ползущие по спине боли. После вечерних известий он лег, измерил температуру и с удивлением увидел, что ртуть поднялась довольно высоко, это слегка позабавило его, но одновременно немного напугало, потому что в последние годы у него никогда не повышалась температура. А тут вдруг сразу — настоящий жар, как у маленького ребенка. Он ждал признаков простуды, но это было что-то другое, он пока не понимал, что именно, его трясло, ощущение было такое, как будто шлейф недавно прошедшего через эту комнату урагана, удаляясь, вытряхивает из него все нутро. Наутро сын с испугом увидел отца в кровати — в комнате было темно, Молхо лежал обессиленный и небритый. Аспирин не помог, и температура не упала. «Что с тобой?» — спросил сын, впервые всерьез обеспокоившись. «Небольшая температура, — успокоил его отец. — Это ерунда, пройдет. Иди в школу». Молхо позвонил теще, но ее не было. Он надеялся, что за день температура упадет, но болезнь не отступала, напротив, он быстро слабел, и даже когда жар иногда спадал, то вскоре поднимался снова, как будто пробивался откуда-то из тайных глубин его тела. Однако Молхо все еще чувствовал, что у него есть власть над этим жаром, приглушенным его сладкой и тяжкой истомой. Он лежал под одеялами, свернувшись, как бессильный зародыш, и время от времени его окружала какая-то тьма — или ему это только казалось? Потом он вставал, чтобы сходить в туалет, и ему казалось, что его моча стала зеленоватой, — но, может, это тоже было в бреду. Он пытался приготовить обед, но руки его не слушались. Сын пришел из школы поздно и тут же предложил вызвать врача, но Молхо отказался: «Это ничего, дай мне только чаю с печеньем и позаботься о себе, да не забудь помыть посуду». Лежа под одеялами, он следил за сыном, словно бы заново открывая для себя свою квартиру с непривычной точки наблюдения, в горизонтальном сечении: взгляд лежащего на постели человека уходил в глубину квартиры на уровне пола, скользя по нижней части мебели и дверей.

Сын тихо сидел в своей комнате и готовил уроки, приглушив звуки радио, и время от времени выходил, чтобы посмотреть на отца и справиться, не больно ли ему, и Молхо всякий раз отвечал: «Не волнуйся;