Читать книгу - "Жизнь Арсеньева - Иван Бунин"

Пушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей жизни.

Когда он вошел в меня? Я слышал о нем с младенчества, и имяего всегда упоминалось у нас с какой-то почти родственной фамильярностью, какимя человека вполне «нашего» по тому общему, особому кругу, к которому мыпринадлежали вместе с ним. Да он и писал все только «наше», для нас и с нашимичувствами. Буря, что в его стихах мглой крыла небо, «вихри снежные крутя», былата самая, что бушевала в зимние вечера вокруг Каменского хутора. Мать иногдачитала мне (певуче и мечтательно, на старомодный лад, с милой, томной улыбкой):«Вчера за чашей пуншевою с гусаром я сидел» — и я спрашивал: «С каким гусаром,мама? С покойным дяденькой?» Она читала: «Цветок засохший, безуханный, забытыйв книге, вижу я» — и я видел этот цветок в ее собственном девичьем альбоме… Чтоже до моей юности, то вся она прошла с Пушкиным.

Никак не отделим был от нее и Лермонтов:

Немая степь синеет, и кольцом

Серебряным Кавказ ее объемлет,

Над морем он, нахмурясь, тихо дремлет.

Как великан, склонившись над щитом,

Рассказам волн кочующих внимая,

А море Черное шумит, не умолкая…

Какой дивной юношеской тоске о далеких странствиях, какойстрастной мечте о далеком и прекрасном и какому заветному душевному звукуотвечали эти строки, пробуждая, образуя мою душу! И все таки больше всего был яс Пушкиным. Сколько чувств рождал он во мне! И как часто сопровождал я им своисобственные чувства и все то, среди чего и чем я жил!

Вот я просыпаюсь в морозное солнечное утро, и мне вдвойнерадостно, потому что я восклицаю вместе с ним: «мороз и солнце, день чудесный»— с ним, который не только так чудесно сказал про это утро, но дал мне вместе стем и некий чудесный образ:

Еще ты дремлешь, друг прелестный …

Вот, проснувшись в метель, я вспоминаю, что мы нынче едем наохоту с гончими, и опять начинаю день так же, как он:

Вопросами: тепло ль? утихла ли метель,

Пороша есть иль нет?

И можно ли постель

Оставить для седла, иль лучше до обеда

Возиться с старыми журналами соседа?

Вот весенние сумерки, золотая Венера над садом, раскрыты всад окна, и опять он со мной, выражает мою заветную мечту:

Спеши моя краса,

Звезда любви златая

Взошла на небеса!

Вот уже совсем темно, и на весь сад томится, томит соловей:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной

Певца любви, певца своей печали?

Вот я в постели, и горит «близ ложа моего печальнаясвеча», — в самом деле печальная сальная свеча, а не электрическаялампочка, — и кто это изливает свою юношескую любовь или, вернее, жажду ее— я или он?

Морфей, до утра дай отраду

Моей мучительной любви!

А там опять «роняет лес багряный свой убор и страждут озимиот бешеной забавы» — той самой, которой с такой страстью предаюсь и я:

Как быстро в поле, вкруг открытом,

Подкован вновь, мой конь бежит,

Как звонко под его копытом

Земля промерзлая стучит!

Ночью же тихо всходит над нашим мертвым черным садом большаямглисто-красная луна — и опять звучат во мне дивные слова:

Как привидение, за рощею сосновой

Луна туманная взошла, —

и душа моя полна несказанными мечтами о той, неведомой,созданной им и навеки пленившей меня, которая где-то там, в иной, далекойстране, идет в этот тихий час — К брегам, потопленным шумящими волнами…