Читать книгу - "Суровые дни - Клыч Мамедович Кулиев"

class="p1">Тархан и еще один джигит побежали навстречу всадникам. Передний — плотный, упитанный, первым спрыгнул с коня, повесил на луку седла ружье и, кинув поводья спутнику, сказал:

— Поводи, пока не остынут!

Он поздоровался за руку сначала с Адна-сердаром, затем со стариками, неторопливо задал традиционные вопросы вежливости.

Люди знали гостя. Среди гокленов он был известен под прозвищем Ата-Ёмут. Почти всегда он был на коне. Приезд его в Хаджи-Говшан вряд ли был случаен.

Сердар стоял, широко расставив ноги и засунув обе руки за кушак, нетерпеливо ждал, когда гость обойдет всех.

— Вовремя приехал, Ата-хан, — сказал он, — у нас сегодня той. Зайдем в кибитку.

— Поздравляю вас с тоем, сердар-ага, — вежливо ответил Ата-Ёмут. — Но я не могу принять в нем участие — у меня важная весть.

— Пусть она будет доброй… Что же это за весть?

— Прошлой ночью у Серчешмы кизылбаши перешли горы. Кое-кого из наших людей, ушедших за дровами, они захватили и увезли с собой, заковав в цепи. Возможно, что сегодня в ночь они нагрянут в Туркменсахра. Аннатувак-сердар поручил известить вас об этом. Завтра он собирает всех ханов степи на совещание. Получен какой-то наказ от хакима. Вас просили приехать тоже.

Весть, сообщенная Ата-Ёмутом, черным камнем легла на сердца людей.

Кизылбаши перешли горы, напали на какое-то село… Каждый ежился от недоброго предчувствия. Тяжесть жизни, сплошь заполненной борьбой за кусок хлеба, усугублялась разбойничьими набегами извне, уносившими скудный скарб дайхан, а часто и десятки молодых аульчан, захваченных разбойниками и проданных в рабство.

Адна-сердар видел тревогу на лицах собравшихся, но их горькие думы не трогали его. Он высокомерно произнес:

— Спасибо тебе, иним[2], что не счел за труд приехать к нам. Да благословит тебя за это аллах. А что до кизыл-башей, то их нам встречать не впервые.

Он вдруг замолк, будто потерял нить своих мыслей. Ата-Ёмут ждал, сумрачно насупившись и постукивая рукояткой плети по ладони. Ждали все окружающие.

Наконец Адна-сердар добавил:

— Что касается приглашения Аннатувака-сердара, то мы посоветуемся со старейшинами. Как они скажут, так и будем действовать.

— Больше ничего не передадите? — хмуро осведомился Ата-Ёмут.

— Нет! — резко сказал Адна-сердар. — Передай большой салам сердару.

— Спасибо… Желаю всем вам здоровья и благополучия.

— И тебе здоровья и благополучного пути.

Ата-Ёмут круто повернулся и пошел к своему коню, не попрощавшись отдельно с Адна-сердаром. Было ясно, что уезжал он недовольным. Когда всадники скрылись за облаком дорожной пыли, Адна-сердар сказал не громко, но так, чтобы его услышали окружающие:

— Если перешли у Серчешмы, значит, это люди Шатырбека. У него не хватит смелости к нам повернуть.

Никто не проронил ни слова. Стоявшие поодаль не слышали реплики сердара и ждали его решения. Другие вспоминали многочисленные набеги шаек Шатырбека, который в общем-то не слишком боялся степных сердаров. И вряд ли что остановит его, если он задумает напасть на Хаджи-Говшан.

— Люди! — повысил голос Адна-сердар. — Вы все слышали весть Ёмута. Скажите ваше слово!

Шаллы-ахун, маленький и чахлый старичок в большой белой чалме и полосатом халате, потрогал тонкими паучьими пальцами белую редкую бородку, многозначительно покашлял.

— А, таксир![3]—повернулся к нему сердар. — Вы что-то хотите сказать?

Угодливо глядя сердару в глаза, Шаллы-ахун заговорил дребезжащим тенорком:

— Ай, сердар, что говорить-то? Мы от имени бога давно уже дали вам совет. Делай, как велит сердце, мы тебе возражать не станем. Твоя воля — божья воля, твое повеление— повеление аллаха. Как вы считаете, люди?

Выцветшие глазки ахуна блудливыми мышами зашныряли по лицам людей. Кто-то вполголоса пробормотал: «ай, конечно…» Но большинство хранило молчание, поглядывая то на сердара, то на Махтумкули, стоявшего несколько в стороне.

Осуждающе взглянув на ахуна, поэт сказал:

— Если вы, сердар, спрашиваете у нас совета, то следует принять приглашение сердара Аннатувака. Вы сами видите тяжелое положение народа — то Шатырбек нападает, то шахские нукеры. Каждый данный аллахом день какой-нибудь разбойник обрушивает беду на головы людей. Кто уверен в завтрашнем дне? А жить в вечном страхе человек не может.

— Беда находится между глазом и бровью, сердар-ага, — вставил Перман. — Может быть, Шатырбек уже готовит подкоп под нас. Как бы вдруг не провалиться.

Шаллы-ахун, перехватив взгляд сердара, взмахнул руками:

— О, аллах! Что он говорит! Какую беду призывает на наши головы? Тьфу, тьфу, тьфу!..

— Ахун-ага, аллах, конечно, заступник человека, — не меняя тона, прогудел Перман, — но не зря говорят: на волчьих клыках — и его доля. Кто знает, в какую сторону повернет Шатырбек своих головорезов.

Высоченный широкоплечий старик с коротко подстриженной бородой и пустой левой глазницей сердито уставился на Пермана.

— Пяхей! «В какую сторону повернет…» Скажем, в противоположную сторону. Что тогда? Кого он порубит? Ёмута порубит! А разве ёмут не такой же туркмен, как ты? Разве ёмут не твоей веры?

Адна-сердар ощерил желтые зубы.

— Такой же туркмен, говоришь? Вчера, когда ёмут вырвал у тебя из рук землю и угнал твою скотину, для тебя не было врага, ненавистнее его. А сегодня он стал человеком твоей веры?!

— Мяти-пальван правильно говорит, сердар, — вмешался Махтумкули, заметив, что одноглазый собирается резко возразить сердару. Старый поэт лучше других понимал, что сейчас не время для раздоров между односельчанами. — И ёмут такой же туркмен, как и мы. Но недаром говорят, что когда судьей шайтан, то и родные братья подраться могут. Если где-то оступился человек, надо помочь ему подняться. А мы вместо этого, как волки, грызем друг друга. Гоклен враг ёмуту, ёмут — текинцу, текинец — сарыку… Разве не эта глупая вражда — причина всех наших бед? Разве не от нее наши слабости? Не надо, сердар, ковырять старый саман — много пыли поднимется. Гоклены тоже не раз грабили земли ёмутов и угоняли их скот. Зачем вспоминать старое? Сегодня ёмуты попали в беду — мы останемся в стороне. Завтра беда падет на наш аул — они не придут на помощь. Так народ никогда не обретет спокойствие, сердар.

Адна-сердар слушал поэта, не перебивая, только злая усмешка по временам кривила его толстые губы да лицо постепенно темнело, наливаясь краской гнева. Глядя на Махтумкули, как ястреб на намеченную жертву, он негромко процедил:

— Не мути воду, шахир! Я не пойду к ёмуту! Кто он такой, чтобы я к нему шел? Он считает себя султаном всех туркмен, а я… — Адна-сердар повел вокруг глазами, — а я не равняю его даже вон с той облезлой собакой! Если ты близок ёмуту, — поезжай! Мы тебе палку под ноги не бросим! Во-он дорога к ёмуту!

Махтумкули многозначительно усмехнулся и сказал: