Читать книгу - "Мой «Фейсбук» - Валерий Владимирович Зеленогорский"

я живу, как и раньше, по Эвклидовой геометрии, а он всегда жил по геометрии Лобачевского и шел кривым путем, наши параллельные прямые (тогда он еще маскировался под советского человека) пересеклись на диване в гостях у Кирилюка, нашего начальника Первого отдела, который отмечал полувековой юбилей на своей новой квартире на улице Почтовой.

Нас с Либерманом он выделял, как интеллигентов, хотя какой нафиг Либерман интеллигент — так, «образованщина», все по верхам: немножко Северянина знал, Галича пел домашним голосом и на десерт мог прочесть наизусть два стиха Мандельштама — и все…

А вот моя Роза, хотя и работала дефектологом в детском саду, была выпускницей техникума культуры в городе Кинешма.

Она по праву считала себя опорой духовности со времен Киевской Руси, и я с ней был согласен. Как не согласиться?

Из Консерватории она не вылезала, могла «Тамань» прочитать на одном дыхании, вот какая у меня была Золотая Роза, но попала в сети этого таракана Либермана и повелась на Северянина и песенку про гражданку Парамонову; так и взял он ее за живое, психоделик липовый.

Роза и повелась, и прилегла у Кирилюка в кабинете, когда Либерман сети свои расставил, а я в неведении был, в шахматы играл с Кирилюком, в блиц, с форой, у Кирилюка на зоне один мастер сидел, сектант из Литвы, так там он его натянул «е2 — е4».

Так вот, захожу я в спальню — запах ее меня привел, как слепого Аль Пачино, — захожу после поражения 12:10 и вижу, как Роза грудь вздымает, а та волнуется, как Черное море; юбки уже нет, Либерман ужом вьется, я ему говорю, как достойный джентльмен: — «Их мусс» («Я должен, но ты?!»). Либерман все понял, он идиш знал, а Роза сознание потеряла, но я ее простил, она под наркозом была, жертвой стала этого «Вольфа Мессинга» недостреленного.

Хотел уволиться, а потом подумал и не стал: буду я место терять в академической среде из-за всякой дряни.

А Роза, ласточка моя, после этого крестилась и покаяние получила от модного батюшки Геннадия, который служил в Леонтьевском переулке, ныне улице Станиславского, — смешно даже, он кричал «Не верю!», а на нем храм стоял, чудеса!

Ну ладно, это лирика, а дело так было.

На следующий день после встречи с Сорокиным я у Либермана Тору взял на ночь, он удивился, но дал.

Я думаю, у него задание было от Моссада — вербовать незрелых неофитов и некрепких духом советских людей.

Почитал я на ночь — чушь какая-то, любят эти евреи все запутать; заснул, а книга эта вредная так меня ударила по переносице, что залился я юшкой красной.

Роза, воробышек мой, чуть кровь остановила йодом и порцией «Тамани», чуть заснул я снова, как стало мне сниться, что Авраам родил Якова, а потом Иов в ките приплыл; и я проснулся, после такого кошмара я до утра не заснул: только глаза закрою — опять Адам с лицом Либермана мою Розу Евой называет и в сад зовет. Тут кто заснет? Только зверь дикий, а у меня душа тонкая, как наночастица, скажу Вам, Аня, откровенно, вдруг понадобится мятущаяся душа делу нашему справедливому.

Через неделю меня озноб бить начал: не звонит Сорокин; целую неделю не звонил, я уже все передумал: может, в Центре какая заминка, может, градус международных отношений изменился?

Оказалось проще простого. Сорокин наконец позвонил и сказал, что картошку ездил копать на Брянщину, мамке помогал заготовки делать; и назначил встречу на конспиративной квартире в гостинице «Северной» на Сущевском Валу.

Четвертое письмо Анне Чепмен

Дорогая Анюта!

Я закончил прошлое письмо элегическими воспоминаниями о моей супруге-покойнице Розе, которая попала в ловушку к Либерману, но я спас ее от сионистской атаки его жалкого обрезанного члена, я снежным барсом напал на этого похотливого козла и защитил ее честь, но сейчас не об этом.

Ночь сегодняшняя мне далась нелегко, нахлынули видения о первом визите в гостиницу «Северная», что на Сущевском Валу.

Было это лет сорок назад, когда поход в ресторан приравнивался к половому акту, это было так же редко, но только не у меня.

Я замечу Вам по ходу пьесы, что тогда я был молод и хорош (сейчас в это трудно поверить) и тренировал свое любидо в общежитии чулочно-трикотажной фабрики в Сокольниках. Девушки там были доступные, и мне, москвичу, они давали только за перспективу прописаться на моей весьма неплохой жилплощади на Ткацкой улице возле метро «Семеновская».

Привел меня туда мой старший товарищ, специальный корреспондент газеты «Труд» и автор нескольких рассказов, напечатанных на шестнадцатой полосе «Литературной газеты».

Объяснить Вам степень его крутизны сегодня я не могу, но он мог все: взять билет на поезд и самолет, войти в любой театр, купить водку и импортное пиво в «Елисеевском» и даже в Сандунах получить номер для совместной помывки с женщинами.

У него даже во Дворце водного спорта была отдельная дорожка во время тренировки сборной Москвы по многоборью.

Сейчас это делает любая сука, а тогда это доставалось только лучшим или очень богатым буратинам еврейско-кавказского розлива (в хорошем смысле).

Мы ходили с ним в гости к академикам и директорам гастрономов на обеды и ужины, он читал им свои рассказы, и нас кормили на убой, и наливали, и даже предлагали нам своих дочек — для общения, вот такое отношение было к мастерам культуры в период расцвета застоя.

Он дал мне тогда свою визитную карточку, где были ордена — и главное, там было отлито жирным шрифтом, что это орган ЦК КПСС, а этот орган тогда имел всех, и не только женщин, а просто всех и каждого, включая и карательные органы.

Я решил проверить себя, чего я стою без моего поводыря, и пошел в ресторан «Северный» на ужин, залегендировав себя как журналиста центральной газеты.

В том ресторане очереди не было, туда чужих просто не пускали, там сидели очень серьезные люди, ну очень авторитетные, как сейчас говорят пошляки-газетчики.

За стеклом входной двери маячил человек в белом халате, по повадкам бывший майор НКВД на пенсии, и он смотрел на меня, как на пустое место, но я вынул визитку и приложил к зеркальной двери, он увидел ордена и открыл дверь ровно на секунду, а потом опять нырнул в теплый мир праздника, но через минуту показался в черном смокинге величественный господин, похожий на графа, он распахнул предо мной дверь и засиял золотыми зубами 999-й пробы —