Читать книгу - "Каменный город - Рауф Зарифович Галимов"

казалось смешным волнение, с которым он принимал завод. События, люди, характеры — все становилось ясней и обыденней. Наиболее четко вырисовывался характер Гармашева. Его же собственные, иногда брошенные на ходу замечания, приказы, разносы безжалостно обнажали его судорожные старания удержаться на грани, не сорваться, сбалансировать. Какой-либо осмысленной, целенаправленной линии в руководстве у него не было. Чинил тришкин кафтан — там отрезал, здесь подлатал. В конечном счете благополучие завода оказывалось сильно раздутым.

Нет, так продолжаться не может! Нельзя работать без перспективы...

— Нельзя... Нельзя без перспективы... — бормотал Бурцев, расхаживая.

— В таких случаях моя дальняя родственница Наталья Филимоновна говаривала: были бы деньги — перспективы сами придут, — иронически заметила Эстезия Петровна.

Бурцев рассеянно улыбнулся и остановился против нее.

— Надо ломать эту петрушку... — задумчиво произнес он.

— Да?.. Есть золотое правило: легче на поворотах... Не забывайте, что его все же любили. Был, знаете, у него такой кнутик — пре-ми‑и... — раздельно сказала Эстезия Петровна, имея в виду Гармашева. — Всюду и везде — премии!.. Словом: сезам, откройся!..

— Но это же шут знает что! — сказал Бурцев. — Я за материальную заинтересованность, за то, чтобы все мы, дай нам бог здоровья, жили в достатке. Уж кто-кто, а мы заслужили этого... Но если всем будут заправлять одни деньги, чем мы будем отличаться от слуг желтого дьявола? Нет, так мы коммунизма не построим! При таком подходе к людям даже бессребреники собьются со всякого толка. Возьмите Кахно... Я верю, что он ничего не имеет со своих операций, но это же не метод работы!

— Кахно — славный человек, — с доброй улыбкой произнесла Эстезия Петровна. — И жена у него чудесная. Работает в ателье мод, помогает мне иногда шить... И вы правы, Кахно ничего не присваивает. Даже запретил жене шить на дому, упирая на то, что «эх, шарабан мой, американка» не довезет до добра... Я знаю их жизнь...

— Вот видите! — сказал Бурцев, отходя. — А с нашего благословения ходит в пиратах! Не‑е‑ет, надо думать и перестраиваться... Весь вопрос — с чего начать?..

— С чая... — сохраняя серьезность, ответила Эстезия Петровна. — Мне кажется — законы об охране труда еще не отменены?

— Сдаюсь! — засмеялся Бурцев. — И прошу прощенья...

— Пока я займусь на кухне, приберите, пожалуйста, бумаги, — сказала Эстезия Петровна и вышла, шаркая шлепанцами.

Бурцев завязал тесемки папки и подошел к тумбочке, полки которой были тесно заставлены патефонными пластинками в бумажных конвертах. Одну из полок занимала небольшая стопка книг — преимущественно стихов: Багрицкий, Блок, Хафиз, Навои... Бурцев вытащил томик Саади и, раскрыв наугад, прочел отчеркнутые строки:

Все люди братья, ибо все они

Из теста одного сотворены.

— Как по-современному это звучит! — обернулся он к вошедшей Эстезии Петровне и повторил стихи.

— А-а... Саади... — кивнула Вечеслова. — Прочтите про ветер Шираза. Если вы чувствуете поэзию, вы уловите здесь этот ветер, от которого смуглеют розы.

— Когда-то чувствовал, — сказал несколько задетый Бурцев. — Писал даже...

— Да?.. — в карих глазах Эстезии Петровны сверкнули изумленно-веселые чертики. — О чем же? О шестеренках?..

— Почти... — улыбнулся Бурцев. Теперь он не обиделся. В самом деле, директор — и... стихи! Для стороннего человека это должно казаться несолидным. Хотя — почему бы, собственно?

— Быть может, прочтете? — допытывалась Эстезия Петровна.

— Как-нибудь в другой раз... — сказал Бурцев, уже стыдясь своего бахвальства. Он отвернулся и взял с рабочего столика другую, раскрытую на середине, книгу. Это был роман Ремарка «Время жить и время умирать». Бурцев еще не читал его.

— Интересно? — спросил он, обернувшись к Эстезии Петровне, сидевшей на тахте.

Закинув ногу на ногу, она облокотилась о колено, медленно закурила.

— Люди без прошлого... — сказала она, глядя перед собой. — Понимаете?.. А из таких, когда в душе нет святынь — больших, пережитых со всеми, и своих, пусть маленьких, но милых, помогающих жить и не извериться, — из таких выходят или убийцы, или безвольные тряпки, предающие и самих себя, и других... Люди без прошлого, без святынь... Им время умирать, но они живут... Страшно, что их много... — Ее грудной голос звучал задумчиво и напряженно.

Бурцев взглянул на книгу, положил ее на место и молча закурил.

И был еще один такой вечер...

И еще один...

Догадки и выводы, к которым Бурцев приходил вечером, он проверял днем на заводе. Он все более уверенно чувствовал себя на новом месте и все более убеждался, что Эстезия Петровна — неоценимый помощник для него. До тонкостей знала она многое и многих. Иногда его забавляли ее острые, порой даже несколько циничные, но меткие суждения.

Как-то, ставя последнюю точку над «и», она заметила о Гармашеве:

— Он — как утюг. На него сверху давят — он гладит.

О Таланове она обронила:

— Маринованный интеграл. В производственном соусе — нужен, отдельно есть нельзя.

Через неделю было закончено знакомство с «княжением Гармашева».

— Вот и конец нашим бдениям, — сказал Бурцев, едва удерживаясь, чтобы не потянуться облегченно. — Большущее вам спасибо...

Эстезия Петровна кивнула с усталой улыбкой.

— Дымно... — заметил Бурцев. — Поднять вам шторы?

— Свет надо потушить, мошкара налетит, — лениво ответила Эстезия Петровна. Поджав босые ноги, она сидела в своей обычной позе, втиснувшись в уголок тахты.

Бурцев потушил свет и поднял шторы. Остановился в нерешительности. Эстезия Петровна молчала.

— Вам хочется спать? — глухо прозвучал в наступившей темноте ее грудной голос.

— Нет... — полувопросительно ответил Бурцев.

— Посидите... — сказала она. Глаза начали привыкать к темноте, и Бурцев видел, что она смотрит на него.

Придвинув стул, он поставил на него пепельницу и сел в другом углу тахты. Закурили. От света спички зрачки Эстезии Петровны сузились, глаза налились янтарной влагой.

За окном светится ночь... Синяя азиатская ночь, с жаркой тишиной, с неслышным ветром... Как светящийся циферблат часов, медленно кружится звездное небо... Время идет и не идет — тянется... Наступает