Читать книгу - "Мужчины настоящие и другие, которые так себе - Валерий Борисович Бочков"

Васильевна щурясь прямо в нахальное солнце – ему тоже было нечего терять, опустила ладонь на скатерть и осторожно вползла рукой в тень, коснулась пальцами коробки, провела ногтем по бечёвке вверх, тронула безукоризненный бантик узла. Усмехнулась уголком тонких губ: – И как это вся твоя жизнь уместилась в картонку из-под ботинок, а? Те проворные мысли, те сладкие слёзы счастья? Мечты? Она выпила рюмку водки задумчиво, мелкими глотками, как микстуру. – Как же это всё нелепо, вот ведь недоразумение, – прошептала она, – и как же это всё нелепо сложилось… И что я такое? Я – просто древний ископаемый ящер, господи… Агнесса Васильевна, древняя, как ископаемый ящер, сильно зажмурилась: неожиданно остро ощутив шершавость плотной бумаги в детской руке, восторг ажурной вязи слова «приглашение» красиво нарисованный кремль с красной звездой в ночи, дед мороз и тисненые золотом цифры 1955. Прошлый век. Но как же живо ощущение этой шершавой бумаги, живо в пальцах, живо в душе! Я и говорю – словно вчера… И вот уже ползёт из утренней кухни и растекается по сонным комнатам дух запечённого гуся, наливающегося сочной антоновкой. Новый год… Какой? А ведь шутка ли, только представить – никто тогда не знал, кто такой Гагарин и где притаился некий населённый пункт Чернобыль – как забавно? – Агнесса Васильевна даже улыбнулась. Из небытия долетел всхлип пионерской трубы и мерное уханье умирающего марша, дальнее эхо донесло «… ить, учиться, бороться как завеща…» а после – всё, конец, и лишь бегущие пятна солнечных бликов и липкая горечь отчаянно зелёных тополей апрельского Лефортова, Немецкое кладбище над Яузой, да исцелованные до немоты губы… Нет, погоди, что-то ещё, что-то в зеркале, может, глаза, чуть раскосые – по лисьи, зеленоватые, когда злилась, тёплая шелковистость шеи и наглая вера в личное бессмертие.

Как полуденный сон на летней веранде, пленительно томный и сладкий до муки. – Как же ускользнуло всё? И куда…

Агнесса Васильевна с сердечной истомой выплыла оттуда, из небытия, вяло подалась вперёд, вытянув по скатерти руки пустыми ладонями к небу, вздохнула: – Вот ведь недоразумение.

5

Сардельки оказались восхитительными, чуть подкопчёные – с дымком, сочно трескались весело брызжа во все стороны под ножом и вилкой. Они тоже явно получали неслыханное удовольствие от участия в обеде. Агнессе Васильевне жутко хотелось оставить церемонии и впиться в сардельки зубами, да так, чтоб горячий сок тёк по подбородку и кистям рук, щекотно забираясь под манжеты и дальше до самых локтей. Но она продолжала кромсать их тупым мельхиором, усердно макала в злющую, до слёз, горчицу, заедая тушёной капустой и чёрным хлебом. Захмелев с непривычки быстро и основательно, Агнесса Васильевна разомлела, блаженно подставив улыбающееся лицо тёплым лучам. От водки бубенцы в голове оживились и теперь позванивали задорно и переливчато – как те лефортовские трамваи, что резво скользили тогда вдоль Яузы – вот ведь весёлый транспорт – ухохочешься! Она вспомнила, как однажды перед окнами её кабинета (кабинет № 17 – «Черчение и начертательная геометрия» – но это неважно, особенно номер), новенький, яркий как желток трамвай переехал какого-то бедолагу, пьяньчужку, – «зарезал» как уточнил усатый майор-артиллерист из толпы, разглядывая стоптанный ботинок рядом с рельсом. Именно зарезал – очень верно подмечено. Разумеется, студенты тут же загалдели и сорвались, высыпали на улицу. Вышла и она. Была ранняя весна, один из этих пронзительных мартовских дней с нервно летящими облаками, когда вокруг так беспокойно и светло от журчанья и искристого сиянья остатков тающего снега. Плюс воздух – безошибочно весенний, насквозь прошит птичьим щебетом и стеклянными лучами и было совершенно непостижимо как это можно умереть в такой восхитительный день, да ещё таким нелепым манером. А вот сейчас в хмельной истоме Агнессе Васильевне вдруг подумалось, что умирать лучше всего именно вот в такой день – звонкий и весёлый. Как тот далёкий мартовский. Или как сегодняшний – октябрьский.

По гипотенузе от неё под лавкой, в полосатой фиолетовой тени дремал пегий пёс, накрыв мохнатую морду лапой. Агнесса Васильевна умилилась – под старость она стала так сентиментальна, что запросто могла пустить слезу от любой чепухи. Вот и сейчас в этом собачьем жесте ей почудилось что-то щемящее, стариковское, человеческое, столь созвучное её собственной душевной тоске, с этим проклятым бездонным одиночеством, от которого и жить-то уже не хочется. Она заморгала влажными, сразу же покрасневшими глазами, слепая и вялая, выцедила остатки водки в рюмку, вздохнула и выпила.

6

Пегий пёс на самом деле не спал, даже не дремал. Из-под лапы он с интересом наблюдал за странной старухой с чёрной коробкой из-под ботинок. Ещё у старухи была палка, трость с костяным набалдашником. А за палками, – пегий это знал по опыту, – за палками нужен глаз да глаз. Человек с палкой это тебе не человек без палки, совсем уже другой зверь. Кстати, палка (Агнесса Васильевна презрительно называла её – клюка) на самом деле была изящной тростью с гладким костяным набалдашником, пожелтевшим от времени, прохладным и приятным на ощупь. Куплена была за сущие гроши на каком-то развале, Агнесса Васильевна как и большинство старух обожала рыться в бесполезном антикварном хламе. А позже открылась главная тайна «клюки» – внутри трости прятался кинжал, острый как жало, узкий стальной клинок. У основания ручки была едва заметная кнопка, замыкавшая трость. А так – палка и палка, ничего особенного. Хотя именно эта вот старуха, даже с палкой, угрозы не представляла ни малейшей – это он нутром чуял. Напротив, от неё тянуло тоскливым одиночеством, горем и смертью. Ещё – пёс был почти уверен, – в коробке у старухи была кошка – уж этот запах ни с чем не спутаешь. Пегий был прав – Зигфрид или просто Зиги, как Агнесса Васильевна его обычно называла, умер вчера под вечер. Умер, можно сказать, от старости, – почти девятнадцать лет – возраст для котов нешуточный. Печень была ни к чёрту, да и камни в почках, а причиной смерти стал банальный инфаркт. На ветеринаров у неё денег не было, и она уже несколько месяцев готовила себя к этому проклятому дню, повторяя как мантру: Это кот, всего-навсего кот, кот и ничего больше. Ей даже показалось, что удалось-таки себя убедить.

7

У Когана, лысоватого мелкого мужичка, таких непременно дразнят в школе коротким и метким словом «шкет» настроение было отменное. Шикарное. Прямо с утра ему удалось провернуть лотерейку, его собственное изобретение, ничего мудрёного, но работает безотказно. Старичьё нелепо суетилось, выигрывая