Читать книгу - "Голые мозги, кафельный прилавок - Андрей Викторович Левкин"

невысокие диванчики. Они желтого цвета, чуть в сторону охры; на каждом есть коврик-покрывало, те – полосатые: зеленое, красное, белое. Цвета неяркие, будто выцветшие, белые полосы у2же остальных. Перед одним диваном то ли низкий столик, то ли большой пуфик – тоже охристый, а на нем круглая, вроде бы вязаная салфетка. Точнее, их две, одна наполовину сползла, черно-белые обе. На полу возле диванов два коврика, зеленые с орнаментами (ромбы и окружности): один прямоугольный, а другой круглый. На стенах (они розовые) две картины, на обеих изображено что-то горное. Коричнево-розового цвета пол, бордовая портьера сбоку слева, не насыщенно-бордовая, а в сторону розового – он тут доминирует. Возле дивана справа растение в кадке, что-то невысокое, потенциально пальма. Кадка тоже красноватая, как бы глиняная. Похоже, вечер или же помещение затемнено, поскольку откуда-то сбоку исходит электрический свет. Но, возможно, художник имел в виду лучи солнца. Но вряд ли.

Чуть левее центра на прямоугольном ковре стоит худощавая девица. То ли миниатюрная, то ли непропорциональная интерьеру. Длинные черные волосы, светло-розовая юбка в пол с поясом, который выглядит как трусы-бикини поверх юбки, выше – уже голое тело, где-то там и пупок. Что-то вроде бюстгальтера в тон поясу (вполне себе бюстгальтер, но у него парадная функция). Суммарное бикини коричнево-розового цвета. Тело, вне юбки и лифчика, бледно-розовое. Одна рука (правая) тянется к правому уху, но еще не дотянулась; можно предположить, что она хочет отвести волосы назад. Левая тянется вперед открытой ладонью. Рука почти прямая, согнута едва на треть. К кому обращен этот жест – не видно, но ощущается определенная коммуникация. В комнате нет ничего, что имело бы отношение к еде, на столе – только вязаные салфетки. Да, юбка не вполне розовая, книзу цвет сгущается почти до красного, будто она замарала подол в крови. Но не так, что вот именно так, а именно «будто». Источника света (солнечного или искусственного) на картине нет: это в нишах (они из гипсокартона) вделаны маленькие лампочки – не сразу и заметишь. Светодиодные, как на потолке в ванной или кухонном шкафу. Слева лампочки холодного цвета, в зените арки – розового (что и определяет общий оттенок), а справа не видно. Слева от ниши стандартный холодильник с пепси-колой, сразу за ним вход на кухню.

Это реальное место, реально и (с точностью до моей внимательности) изображение. Ешь и разглядываешь, машинально считывая детали и их исполнение. Получилось какое-то место ложных долженствований. Нельзя понять, почему точка так названа и так украшена, она не предполагает вечерних посетителей, угара, да и распития (нет там спиртного). Названо вот так – и все, такие обстоятельства. Откуда и ложное долженствование: с чем все же должен соотноситься «Джинн»? С чем-то восточным (на раздаче вовсе не восточные люди, в меню нет ничего восточного, впрочем, неважно). Что такое «восточное»? Что-то, сочетающееся с данной картинкой, с неким видом жизни, весьма странным по факту, но и узнаваемым – тоже через некое долженствование. Как-то все так где-то там.

Долженствование из контекста – раз уж так названо, то там должно быть так и сяк, нормативный факт. Но какие чувства это искусство должно пробуждать? Тут же предполагается, что картинка должна определенным образом будоражить, зачем она иначе? К каким чувствам должна склонять эта женщина, пусть даже если бы она была реальной – не на фреске, а если бы там некое окошко в ее жизнь? Да черт знает, у нее каких-нибудь своих дел полно, увидишь мимоходом в первом этаже чью-то жизнь, так и что? Как ей соответствовать предлагаемому долженствованию чувств и реакций? Ладно, она все же не навязывается, а фоном. Производит отчужденный контекст, не имеющий отношения к самой точке питания, но соответствующий заказу. Сказали же художнику, чтобы на стенах было примерно что-нибудь такое, а иначе чего бы он? Произошел консенсус по многим поводам: название, антураж, то да се, цена вопроса. Пакет, обеспечивающий жизни определенность, – не так, чтобы полностью и навсегда, зато таких пакетов много.

Там линии, какие-то линии. Сплетающиеся, производят в итоге что-то. Человек, как машинка, допустим, связан из них, ими. Но это скучно, это как о марионетках. Всякое сплетается, составляет или производит что-то конкретное все равно в каком пространстве. Любая же вещь произведена кучей сплетений – да хоть мыло – таких и сяких технологий, веществ, персонала. Становясь объектом, ну не субъектом же, раз сделана сплетением. Неизвестны намерения заказчика, но примерно понятно, что имелось в виду: девица, нега и комфорт – это, на стене, наверное, воспринимается им как нега и комфорт. Может, и чувственность. Условно восточная женщина как раз-два-три-автомат, который здесь (пуфики, портьеры) производит расслабленную негу и проч., которые изливаются из ниши в помещение. В данном космосе так происходит жизнь: не вполне понятная, но обстоятельства определены, должна происходить. Все начинает двигаться. Конечно, повод мог быть и технологическим: должно же, блять, на стенке быть что-то нарисовано! Но и это также долженствование, подталкивающее движуху. Неважно, зачем она тут именно такая.

Оформитель оттранслировал это в собственном понимании темы (неги, комфорта, прочего), присовокупив свою живописную манеру, навык понимания заказчиков, варианты цветового решения в рамках выделенных ресурсов (сроки, средства). На стене сошлись разнообразные многочисленные истории, чувства (например, эстетика заказчика и исполнителя) и обстоятельств. Также техническая сторона – краски, способ покрытия, – восходящая к братьям Эйкам, гентскому барашку и началам живописи маслом (кажется, это она; не исключено, что просто малярные краски). Закупка кистей, расходных материалов, взаимодействие со строителями павильона (если его сразу и украшали), с электриком, который вставлял светодиоды в ниши. За окнами то-то и то-то (погода, время года). Краска такая-то, ложится так и сяк, шелушится – итптптптп – все составилось ради всего этого, ну и для данного текста, разумеется. Теперь это слетелось/сплелось сюда.

А за пределами картины типовая восточная женщина ведь тоже существует (оттуда она в картину и попала): длинные волосы, голый пупок среди ковров и оттоманок. Если и не как реальная, то в виде общественного договора. По некоему общественному договору она производит собой пучок таких-то проводов-энергий (разноцветных, в оплетке ее тушки), которые осуществляют определенное воздействие (это тоже общественный договор – какое именно, примерно) на психофизику того, кто на нее посмотрит. Как в подобных общественных местах, так и где угодно. На любого, пусть и косвенно. Внедрится совокупностью себя в мозг каждого, кто ее увидит. Но нега почему-то не нарастает. Пусть здесь будет выровнено по правому краю: к делу отношение имеет, но сбоку. Не курсивом же