Читать книгу - "Собаки и волки - Ирен Немировски"

самим решать свои проблемы. Стоя на берегу реки, твердо держите за руку ребенка, который хочет прыгнуть в воду, чтобы сорвать какой-нибудь яркий цветок. Уважайте его разочарование от того, что ему не удалось получить то, что он хотел. Будьте властными и даже деспотичными в своих действиях и не пытайтесь проникнуть в души тех, кто от вас зависит.

Нет! Этот брак нежелателен! Не то, чтобы отец Лоранс был религиозным, но… В первую очередь речь идет не о том, что он еврей, а о том, что он еще и иностранец. С ними не вступают в брак, их не принимают в семью. Конечно, подобное суждение было слишком резким, слишком высокомерным. В действительности в душе он делил иностранцев на разные категории. Англосакс, латинянин – еще куда ни шло. Одна из его сестер вышла замуж за испанца. Об этом союзе мало что можно было сказать, так как бедняжка умерла родами. Однако он не мог избавиться от мысли, что француз сумел бы заделать детей своей жене так, чтобы не подвергать ее смертельному риску. Но он сохранил со своим деверем хорошие отношения. Итак, ксенофобом он не был, но все, что шло с Востока, вызывало в нем стойкое неприятие. Славянин, левантинец, еврей – он не знал, какое из этих слов ему более противно. Нет ясности, нет определенности… Возьмем, к примеру, состояние Зиннеров. Крупное состояние, несомненно. На самом деле, слишком крупное, с неясными, зыбкими границами… С одной стороны, сахарные заводы в Украине и в Польше: первые были проданы, как утверждалось, еще до русской революции, вторые работали на полную мощность – только посмотрите! Все это было слишком непонятно, смутно, расплывчато. Эта заграничная собственность, связи с иностранцами… Ах, плохо, это плохо. Сам банк, который принадлежал дядям Гарри и в котором Гарри проходил обучение, до того как стать партнером, этот банк, всемирно известный, раздражал его своими международными связями, своей репутацией, своими слухами о сверхъестественном вмешательстве. Его собственное солидное семейное дело, такое надежное, в союзе с бизнесом этих чужаков? Нет. Основой его собственного дома был старый провинциальный банк, где управление переходило от отца к сыну. А это… заведение Зиннеров, несомненно, выросло из какой-то лавчонки, меняльной конторы или от ростовщика, дающего мелкие ссуды на неделю. О, как этот союз был бы ему неприятен! Возможно, его враждебность вызывало то, как они выглядели внешне. Дяди Гарри были маленького роста, с жирной кожей, резкими чертами лица и беспокойными глазами. Деларше был громогласным великаном, у него были густые брови и здоровый румянец. Он часто обедал у Зиннеров и от всей души презирал этих двоих несчастных, которые жаловались на боли в желудке, сидели на диете и в конце обеда выпивали «на пальчик рейнского». Рейнское вино? В стране шампанского и бургундских вин! Просто неслыханно! А их бесшумная, скользящая, похожая на кошачью походка! А их сходство! Они были близнецами. Всегда было непонятно, с кем приходится разговаривать – с Соломоном или Исааком. Они внезапно появлялись рядом с ироничной и встревоженной улыбкой, столь характерной для их народа. Все в доме Зиннеров ему не нравилось. Безвкусная роскошь. Бессмысленное расточительство! Эти женщины… Ах, Боже мой, эта мать, эта толстая еврейка, вся в бриллиантах! А тетки, жеманные, напыщенные, читающие Ницше. Что за племя! Славяне, немцы, евреи – все одно и то же. Один и тот же туман, одна и та же мутная, сомнительная, непонятная аура. Наконец, ему не нравился сам мальчик. Это было хуже всего. Прежде всего он не нравился ему физически: хрупкий, жилистый, невысокого роста. Его волосы… Видно, подумал старый Деларше, машинально потрогав жесткую седую шевелюру, видно, что каждое утро этому мальчику приходится безжалостно выпрямлять от природы вьющиеся волосы. Его глаза горели влажным, лихорадочным блеском, как будто в масле. А этот бледный, желчный цвет лица! В его возрасте, и уже нет ни молодости, ни свежести.

«Он выглядит стариком, – презрительно подумал Деларше. – Возможно ли, чтобы он нравился Лоранс? Женщины непостижимы».

Тем временем великолепный ужин с множеством блюд у Деларше подходил к концу. Старшие сестры Лоранс и ее брат громко разговаривали, пытаясь развеселить отца, который был явно не в духе. Одна Лоранс ничего не говорила. За десертом отец неожиданно повернулся к ней:

– Если ты устала, иди наверх и ложись. Нет ничего глупее, чем приходить к столу с насморком, как ты. У нее глаза припухли, – сказал он, повернувшись к остальным членам семьи и пожав плечами. – Иди, иди!

Это было все, что он мог для нее сделать. Дать ей возможность побыть одной, пролить несколько слез в подушку. Она встала со своего места и подошла к нему, чтобы поцеловать.

– Завтра все пройдет, правда? – спросил он вполголоса, с тем нетерпеливым и насмешливым выражением лица, которое она так хорошо знала и любила, потому что оно было для нее олицетворением мужской силы.

Она наклонилась и поцеловала его в щеку, потом посмотрела на него и сказала:

– Я не знаю.

И только тут старый Деларше испугался.

17

Два года спустя Гарри поджидал Лоранс на углу улицы, где она жила. Лоранс могла выходить из дома одна; никто не подозревал о ее свиданиях, совершенно невинных, но почему-то вызывающих в ней угрызения совести. Каждый ее шаг по пути греха встречал некое внутреннее сопротивление, которое мешало наслаждаться тем, что было под запретом. В детстве она никогда не получала удовольствия от непослушания. Она могла дышать и жить только в том мире, где все было чисто, ясно, определенно, где не было никакой недосказанности и запретных удовольствий. Несмотря на это, она соглашалась ходить на свидания. Ведь она любила Гарри.

Она долго боялась этой любви. Не в ее характере было позволить такому необузданному и страстному чувству завладеть ее доверчивым сердцем. По правде говоря, чрезмерная, романическая, театральная сторона подобной страсти, которую она, подсмеиваясь над собой, называла «à la Capulet-Montaigu» (как Монтекки и Капулетти), казалась ей если не смешной, то, по крайней мере, странной. А ей, как и ее отцу, все чуждое и странное с самого первого взгляда не нравилось. Она приняла эту любовь совсем не так, как могла бы принять Ада, как впитывает дождь пересохшая земля, а осторожно, сдержанно и осмотрительно. Когда на прекрасные розы, растущие во французских садах, обрушивается гроза и их заливает потоками воды, видно, что у них не смят ни один лепесток, ни один лист не потерян. Ливень скатывается по ним огромными каплями-бусинами, которые проникают в самое